Третий визит к мужу в колонию стал для Инны Ходорковской самым тяжелым.
Инна Ходорковская еще не знает, что на следующий день после окончания свидания, и возможно, в момент, когда она дает это интервью, ее мужа снова помещают в ШИЗО. На этот раз на 10 суток.
– Вы приезжаете в колонию к мужу в третий раз, к чему вы уже привыкли в этих поездках?
– Привыкнуть к этому невозможно, у меня постоянно идет протест против всего, что я вижу. Я въезжаю из свободной жизни в «антимир» – кстати говоря, слово Михаила – и каждый раз это для меня шоковая ситуация. Первый раз было несколько иначе – все было внове, обстановка была сильно эмоционально окрашена. Третий раз мне гораздо тяжелее, потому что я могу уже трезво смотреть вокруг и вижу, что в этом жить нельзя. Что касается Михаила, я не могу сказать, что он адаптировался, но он привык к такой жизни.
– Что вы расскажете дочери Насте об этой поездке?
– Насте я расскажу о папе, больше ничего – деталей знать не надо. Я буду готовить ее к следующей поездке.
– А близнецам?
– Близнецам расскажу, что папа очень скучает и хочет приехать. Они его уже не помнят, только по тем фотографиям, которые у нас остались дома, и по некоторым телевизионным кадрам. А какой он, как двигается, они уже не представляют. Например, они не понимают его возраста, папа для них внезапно стал дедушкой, они видят его с бородой и седым. Когда его арестовали, им было всего по четыре года, совсем крошечные, а сознание сформировалось только сейчас – и уже без папы. У Лебедевых то же самое – внуки дедушку не помнят совсем. Но эту ситуацию мы изменить никак не можем.
– Когда вам тяжелее, до свидания или после?
– Первые часы после свидания были очень тяжелыми. Но сейчас мне тяжелее, чем до свидания, но легче, чем во время свидания. Самое тяжелое – там. Три дня это очень мало, чтобы что-либо понять. Успеваешь только привыкнуть.
– Кто больше изменился – вы или он?
– Субъективно я изменилась сильнее. Хотя, конечно, в его жизни произошли более сильные перемены, чем в моей. Внутренний мир у него изменился меньше: все его приоритеты и ценности, за исключением небольшой коррекции, те же. Я же все еще мобильна, и изменения во мне продолжают происходить.
– Как изменились вы?
– Появилась самостоятельность – раньше вся моя жизнь была кем-то расписана, сейчас я все делаю сама, управляю всеми процессами и жизненными ситуациями. Это оказалось не так сложно делать, как мне представлялось вначале. Я сейчас очень бережно отношусь к контактам с друзьями, и, хотя их очень мало, это очень важно для меня. Я поняла, что все те, кто куда-то делся, мешали мне самой искать настоящие ценности. В результате я одна иду по полю с лозой и ищу воду – мне никто не мешает.
– Вот открывается дверь, и в комнату для свиданий входит Михаил Борисович… По нему видно, из какой жизни он пришел, понятно, какую реальность он оставил за дверью?
– Он не огрубел. Кроме черной робы и, возможно, еще худобы, которая, кстати, не делает его хуже, ничто не выдает, что он пришел из тюрьмы. Он всегда аккуратен, выбрит, одежда выглажена.
– Как на вас действует вся эта ситуация? С октября 2003 года вы только накапливаете переживания, или от напряжения все-таки удается избавляться? Этот счетчик как-то скручивается?
– Счетчик уже скрутился. Пик пришелся на 2005 год. Этот год был переломным. Самым тяжелым стал конец 2005 года после отправки на зону.
– Кто кому на свидании задает больше вопросов – он вам, или вы ему?
– Вопросов мы не задаем, есть беседа. Это не бесконечный разговор, мы обмениваемся информацией, а для того чтобы ее переварить, время от времени нужна тишина, паузы для ее усвоения. Мы, видимо, стали больше понимать друг друга – никто ничего не переспрашивает. Это скорее монологи, какие-то философские рассуждения, жизненные наблюдения.
– Когда Михаил Ходорковский работал в ЮКОСе, вам часто удавалось провести трое суток вместе?
– Раньше мы трое суток проводили вместе раз в полгода, и то если куда-то вместе выезжали. В Москве этого не удавалось – мы встречались в основном в ночи, и только в воскресенье был выходной, который он сам себе назначил. Но три дня, которые мы проводили тогда вместе, были все равно на что-нибудь отвлечены, а здесь все происходит, как в герметичной космической капсуле. Это страшно – находиться в замкнутом пространстве, из которого нельзя никуда выйти.
– Как вам кажется, рассказывает ли он вам все, что его волнует?
– Конечно, он рассказывает мне далеко не все, что его волнует, и я не считаю нужным, чтобы он рассказывал все. Он самодостаточный человек, настоящий мужик. Это я могу ныть, но он этого делать никогда не будет. Даже если я вижу, что ему плохо, все равно от него никогда не дождешься никаких жалоб.
– Что Михаилу Борисовичу кажется самым нестерпимым в лагерной жизни?
– Его слишком выделяют. Тюрьма – суровое наказание, а тут еще за ним постоянно ходит человек, и приезжают чуть ли не ежедневные комиссии из Москвы. Чтобы не попасть под очередное взыскание, он вынужден вести списки всех своих передач и конспектировать все свои действия. Он очень страдает от всего этого.
– С какого времени вы начинаете готовиться к следующей поездке?
– Я нахожусь в состоянии перманентных сборов, постоянно передаю что-то с адвокатами, чтобы они формировали передачи. А к своей поездке я внутренне не готовлюсь – зачем мне иллюзии, я ведь каждый раз думаю, что меня могут не пустить, тем более сейчас, когда идет постоянное усиление режима. Я понимаю, что с системой невозможно бороться, и что если есть система, то установка может быть дана на все что угодно. Могут наказать его, могут обнаружить у меня что-то «невероятно запрещенное» и просто не пустить.
– В прошлый раз вы рассказали журналистам, что при расставании Михаил Борисович произнес: «Мы вместе, мы снова вместе». Какими были его последние слова на этом свидании?
– Никаких последних слов не было. Мы молчали каждый о своем.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
