Продолжение. Начало в № 1203
– Забудь о медицине, учись мыть полы.
– Врач? Ха! Это я врач, а ты — дерьмо собачье!
– И поумнее тебя не сдавали.
– Пока молодая, иди учиться на медсестру, осилишь.
Ничего не скажешь, гостеприимно принял ее Израиль. Потом, сдав уже экзамен и вполне прилично устроившись в своей стране, она всех вновь прибывших учила:
– Пока не встанете на ноги, не общайтесь с теми, кто не смог устроиться. Окружайте себя только успешными людьми, влюбленными в страну. Потом, когда появятся силы, поможете неудачникам.
Приезжавшей навестить маме рассказывала:
– Датишные (религиозные евреи) застряли в Средневековье. Жара на улице, а они в своих черных лапсердаках и шляпах ходят. Женщин бедных чуть не в чадру кутают! Позор нации. Не работают, сидят над своими книжками, а мы их на свои налоги кормим!
Общалась-то в основном с русскими. На слабом своем иврите разговаривала только с соседкой — польской еврейкой, пережившей концлагерь, и с Б-гом, а заодно и с верующими, имевшими свои собственные счеты.
Единственному «датишному» знакомцу не доверяла. Ну а как доверять русскому Сереге, который, приехав в Израиль по поддельным документам, заделался Шмулем, женился на еврейке, напялил кипу и радостно скачет из койки в койку, не снимая, впрочем, цицит, хлещущий плетеными веревочками по голому заду?
А вот знакомство с его женой впечатлило. Сюжеты Шолом-Алейхема всколыхнулись в памяти, когда вошла в ее дом эта еврейская красавица. Длинная юбка, кофта под горло, невиданный головной убор, косой, сплетенной из разноцветных трикотажных полос, перехваченный по лбу, эдакая плавность в движениях и покой в глазах.
На многие годы стали они подругами — почти сестрами. И в доме новой подруги встретилась Рита глаза в глаза с еврейской своею душой.
Первый шаббат, первый пасхальный седер, первая раскошерованная чашка, все свои первые еврейские шаги сделала она в доме удивительных людей, родителей Леи. Они ей ни слова не говорили о том, что она нееврейка. Приглашали в гости, сажали за стол, радовались ее успехам, плакали с ней в горе.
И именно к Леиной маме пришла она за советом:
– Теть Лин, вот думаю я… Конечно, у меня сомнения нет, что я еврейка, больше многих рожденных по правилам. Но ведь обидно, что другие этого не признают (хорошо, что тетя Лина не спросила, кто эти другие, что не признают. Ведь ни разу не было Рите сказано в глаза, что она нееврейка). Может, мне гиюр пройти?
Вот и новая идея, что подхватила увлекающуюся Ритку и понесла на своих крыльях в неведомое.
Оленька только ахнула и руками всплеснула, новости услышав. Она приехала в Иерусалим через полгода после Риты, вдохновленная ее смелостью. Без мужа и без языка, с дочкой-подростком и старенькой мамой. Напишу как-нибудь рассказ и о них. А пока лишь успокою вас: все у них сложилось прекрасно.
Решиться делать гиюр — дело несложное. Иудаизм как стройная философская система давно увлекал Риту. Книг было прочитано немерено, логика и стройность всегда восхищали ее. И давно уже в душе скреблась беспокойная мысль: «“Сделаем и поймем”, — сказали мы у Синая. С “поймем” у меня вроде все в порядке, но память поколений кричит: “Делай!”». Решиться самой несложно. Прийти домой и объявить. А что дальше? Сыновья — подростки… Муж — еврей, воспитанный атеистами родителями. Начать решила с сыновей.
– Мальчики… Я вот что сказать хотела… Мы что-то болеть часто начали… А я тут вычитала, что кашрут — питание здоровое. Может, попробуем? Пару месяцев, никто же не заставляет…
Неуверенное бормотание оборвалось на полустоне бешеным воплем сыновей:
– Еш («есть» на иврите)!!! Наконец-то ты додумалась, мам!!!
Следующим этапом был разговор с мужем. Он никогда не спорил. Да и кто ж смелости наберется спорить с танком, устремленным в бой?
– У меня два условия! Я не пойду ни на какие уроки и не буду делать обрезание. В остальном делай, что хочешь. Свинину я в дом не понесу, буду есть у родителей.
Так начался «век еврейского возрождения» в отдельно взятой семье.
***
Гиюр за 10 месяцев она делать не согласилась. С упорством быка настаивала на минимум трехлетнем процессе. Раввин, в группе которого к тому времени она активно работала, помогая преподавать Тору евреям, торопил:
– Да сдай ты уже этот экзамен, мне же неудобно, что моя помощница нееврейка.
И он же, когда Ритин старший сын влюбился в его дочь:
– Я не для того столько вложил в воспитание своей дочери, чтобы отдать ее вонючему геру.
– Мой мир рухнул, — сказал тогда Борька, — я не знаю, зачем мне теперь жить.
Но, зачем жить, нашлось. Скоро его приняли в одну из самых серьезных иешив Иерусалима.
***
Ох уж этот несносный лидерский Риткин характер! Не может она не поделиться интересным открытием. Каждый день находит что-то новое в своих еврейских книжках и с горящими глазами рассказывает мужу. И, честное слово, это не специально, такое совпадение странное, каждый день находится интересное про обрезание…
– И представляешь, оказывается, обрезание работает как настройка антенны (муж нервно хихикает) на связь с небом!
– Таак, ну я уже давно понял, на что ты намекаешь! Но, учти, об этом не может быть и речи!!! Это же кошмарно больно и антисанитарно. Средневековье какое-то.
– Я не знаю… Но могу проверить.
На следующий день, придя с работы, он сильно пожалел, что позволил жене услышать в своем протесте вопрос:
– Я все узнала! Обрезание делают в стерильной операционной, под местным наркозом. И еще… твоя очередь завтра в восемь утра.
***
Через полотнище хупы видны звезды. Вчера она стала Рухамой. В первой в ее жизни микве утонула взбалмошная Ритка и родилась в слезах неукротимых, с огромной любовью к принявшему ее клятву Отцу Рухама. Сейчас она стоит под хупой, смотрит через полупрозрачную ткань на звезды и молча плачет. Молит о любви, о красоте еврейской семьи, о вечности.
***
– Ты не понимаешь, там жизнь, там шанс, там мое будущее, я загнусь здесь! — муж, съездив в гости к другу, забредил Америкой.
И заметалось сердце… Израиль, такой родной, не страна — личность. По-настоящему живая земля. Как близкий человек, не расстанешься, не вырвав кусок сердца. Земля, на которой есть Хеврон. Город, где навеки поселилось Рухамино сердце. Где рано утром, по пустому городу гуляя, услыхала она призыв муэдзина и вдруг с ужасом почувствовала не привычное раздражение, а покой. Вот так оно и было уже когда-то. Вместо старого арабского кладбища поднялись вдруг стены невиданного в этой жизни восточного города, длинное платье превратилось в разноцветный балахон, походка изменилась. Рухама увидела себя еврейской женщиной где-то в Марокко прошлых веков. И голос муэдзина слился с шумом просыпающегося восточного базара и оказался естественным звуком родного города. Города, в котором живет особенная семья — хевронские евреи, самые родные и понятные люди на земле. Остаться дома…
– Ну что ж… Америка, так Америка….
Через несколько месяцев она нашла повод приехать в Израиль. Дело было после осенних праздников. Любимых прежде праздников, политых в этом году обильными горькими слезами. Все не так оказалось в чопорной американской синагоге. И шофар звучал глухо, и танцев на Симхат Тора не было. Поэтому, увидев огромный, больше метра длиной йеменский шофар в хевронском магазине, она спросила продавца:
– А можно мне услышать шофар? Мне не удалось в этом году.
Хевронец приложил шофар к губам, и чудесный этот голос-плач унес Рухаму в голубое израильское небо.
– Не плачь, Рухамка, ты вернешься, ты обязательно вернешься…
Мы продолжаем набор в Международную школу реклайфинга Нехамы Мильсон в Нью-Йорке. В этой школе учат быть счастливыми и дарить счастье окружающим. Понять и принять себя, научиться слышать и говорить с близкими на их языке, менять свою реальность. Администратор школы Лель Малахи: admin@reclifing.com.
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
