«Мы просрали нашу с тобой биографию, Шура», — сказал мне Ефремов за месяц до смерти».
…Моя бедная мама, которая воспринимала творчество сына на слух (к концу жизни она совсем ослепла), однажды чуть было не лишилась ближайшей подруги Розы.
В Театре имени Ленинского комсомола Новый год начинался с детских утренников по узбекской народной сказке «Чудесные встречи». Однажды я заменял на этом утреннике загулявшего накануне актера. Играл эдакого этнического горниста с двухметровой трубой… Как назло, на спектакль угораздило прийти тетю Розу с внуком. Удобно устроившись в первом ряду, они приготовились наслаждаться спектаклем. Тут появился я в пестром потном халате, пропердел в дурацкую узбекскую трубу и ушел навсегда. Потрясенная тетя Роза позвонила маме: «Рая, я видела Шуру. Это трагедия!» Тетя Роза, уже без внука, попала на премьеру спектакля по пьесе Розова «В день свадьбы», где в финале вся труппа гуляла на сельской свадьбе. Мы с Державиным стояли у крайнего стола с подозрительно колхозными лицами и кричали «Горько!». Роза снова позвонила маме: «Рая! Он тебе все врет! Ему надо срочно искать профессию!» К сожалению, Роза в этом диагнозе оказалась не одинока. В своей книжке Марк Захаров написал, что «Ширвиндт, наверное, все-таки не артист… Тем более, не режиссер… Профессия у него уникальная. Он — Ширвиндт»… Хамские, конечно, строчки, но Захаров прав. Нет во мне этой лицедейской страсти. Есть актеры патологические, физиологические. Они не могут не играть. И есть актеры, ставшие таковыми, ну, в силу обстоятельств, что ли. Я из вторых. Хотя первым всегда завидовал. Вот покойный Владимир Басов — замечательный режиссер, а не мог не играть… Хоть водяного, хоть лешего, хоть кота, хоть сморчка озвучивать. Табаков такой, Гафт. Миронов таким был. А я… Репетиции люблю, премьеры. Но выходить на сцену в сотом спектакле — скучно. Иногда думаю, что все-таки с профессией не угадал.
Правда, с Олегом Ефремовым связан один драматически не сложившийся поворот моей профессиональной жизни. Несбывшаяся великая мечта…
Когда нависла угроза сноса «Современника» — не как коллектива, а как дома на площади Маяковского, — Олегу Ефремову (в то время возглавлявшему театр «Современник») собирались отдать здание старого Дома киноактера — на улице Воровского… Он меня вызвал в ресторан, и под литра полтора водки… силой своей убедительности рисовал мне картину единственного в мире театра, где внизу, на большой сцене, он, Ефремов, будет творить свое, вечно живое, глубоко мхатовское искусство, а наверху, в уютном маленьком зальчике, буду я, Ширвиндт… «Открываемся двумя сценами, — мечтал Олег. — Внизу, на основной сцене, — «Вечно живые». А вверху ты, со своей х..ней»… Ничего обидного в его противопоставлении не было: так Ефремов видел возвращение к мхатовской многокрасочности… Но помещения не дали, и мечта растворилась.
Мы с Олегом… вспомнили про этот проект, встретившись на одном юбилее… В разгар веселья я стал тихонько собираться на выход. А в тот момент как раз уводили Олега: он уже не мог долго без кислородной машины. Мы столкнулись в холле. Он подошел, обнял меня, буквально повис на плечах и говорит: «Мы просрали нашу с тобой биографию, Шура». И ревет. И я реву… Через месяц его не стало.
…Когда не было на каждом углу ресторанов, дискотек, игорных салонов и клубов для различных меньшинств… существовали маленькие гейзеры клубной жизни — так называемые «дома интеллигенции». В силу дефицита развлечений там все и было сосредоточено… Я возник на сцене впоследствии сгоревшего Дома актера. Конечно, я что-то играл в Театре имени Ленинского комсомола, но узнали меня именно там, на пятом этаже, как начальника всей шутейности — «капусты»… «Капустники» сочинялись по тем временам очень острые… У общественного директора Дома актера Михаила Ивановича Жарова, который принимал наши новогодние программы, волосы дыбом вставали от ужаса. И настоящий директор Дома Александр Моисеевич Эскин отводил его в сторонку, умоляя не волноваться. Их каждый раз куда-то вызывали, но им удавалось отговориться. Уже потом я вычислил, что происходило… Приезжал «какой-нибудь» Сартр и заявлял: «У вас тут застенок, никакой свободы слова». Ему отвечали: «Да что вы! Зайдите куда хотите, да вот хоть в Дом актера!» Приводили. А там, со сцены, при публике, банда молодежи и суперизвестные артисты несут черт знает что. Это была отдушина для узкого круга, которую придумала Госбезопасность. А уж мы ею пользовались на полную катушку. Потому у нашего начальства и возникали порой неприятности…
Все мои телевизионные опыты оттуда — из недр Дома актера… Время диктует закуски и шутки, все остальное — прежнее… Хотя…
Сегодняшняя жизнь — кровавое шоу с перерывами на презентации и юбилеи. Все население страны делится на поздравлял-вручал и принимал-получал. Я — из «вручал»…
Звонят: «Завтра у нас большой праздник, круглая дата — три года нашему банку». И я понимаю, почему они празднуют: боятся, что до пятилетия не доживут — или накроются, или их всех пересажают… Панихиды тоже стали какими-то шоу. Уже, как на юбилеях или эстрадных концертах, говорят: «Вчера на панихиде здорово выступал такой-то»… Трагедия, фарс — все встык.
Хоронили Олега Николаевича Ефремова. Панихида подходила к концу. В зале, около сцены, кто-то упал в обморок… Через несколько дней подходит ко мне мой старинный друг Анатолий Адоскин, интеллигентнейший, мягкий, тонкий человек и ироничный до мозга костей. «Ты представляешь, что со мной произошло, — говорит он. — Я упал в обморок на панихиде Олега. Оставалось несколько минут до его выноса, весь Камергерский переулок заполнен народом, и вдруг выносят меня. Правда, вперед головой… Начал думать, что так выносили Станиславского, Немировича-Данченко. И тогда я немножко привстал».
Наша жизнь похожа на этот случай с Адоскиным…
«Свои юбилеи я не праздную»
…Театру сатиры — 80 лет. Каждые десять лет мы празднуем юбилей. За отчетный период я их сделал три — 60, 70, 80. К 60-летию на сцене установили пандус в виде улитки. На нем выстроилась вся труппа. Наверху, на площадке стояли Пельтцер, Папанов, Менглет, Токарская Валентина Георгиевна, прелестная дама с трагической судьбой… Я вел программу и представлял труппу: «Вот молодежь… вот среднее поколение… а вот наши ветераны, которые на своих плечах… И, наконец, — кричал я, — вечно молодой пионер нашего театра, 90-летний Георгий Тусузов». Он бежал против движения кольца. Зал встал и начал аплодировать. Пельтцер повернулась к Токарской и говорит: «Валя, вот если бы ты, старая б…ь, не скрывала свой возраст, то и ты бегала бы с Тузиком»…
На вопрос, почему не отмечаю свои юбилеи, я придумал ответ: «Не мыслю себе юбилея, на котором юбиляра не поздравляли бы Ширвиндт и Державин». Поздравлять лучше в трезвом виде, чего я не сделал на юбилее «Сатирикона» (театр Райкина). На следующий день в газете появилась заметка: «Александр Ширвиндт один, без Михаила Державина, вышел на сцену нетвердой походкой, вытянув за собой тележку с каким-то грузом. «Я с ипподрома», — гордо сообщил Ширвиндт. После чего он долго навешивал на слегка растерявшегося Константина Райкина всяческие лошадиные принадлежности: сбрую, хомут с пестрыми ленточками, шоры. Когда Райкин был полностью экипирован для забега, Ширвиндт снял с телеги увесистый мешок. Как заклинание, промямлив «Чтобы ты всегда помнил, где ты живешь и с чем тебе предстоит сражаться», он вывалил прямо на подмостки кучу навоза. Наверное, это бутафория, предположили зрители. Но тут раздался запах. Потом долго убирали (хотя пахло до самого финала). Ширвиндт тоже помогал под бурные аплодисменты зала. Талантливому шуту позволено все»…
…Очень хочется оставить где-нибудь глубокий след. Не наследить, а оставить след. Сегодня в веках можно зафиксировать себя только через рекламу. Из рекламы ресторана Дома актера: «Большинство рецептов сохранились еще от ресторана ВТО (знаменитое Всесоюзное театральное общество)… Изысканные «судак орли», «бризоль», котлеты «адмирал», которые в свое время на улице Горького заказывали Плятт, Утесов… «Сельдь по-бородински» — ароматное филе селедочки в густом орехово-томатном соусе — … его рецепт придумал знаменитый Яков Розенталь, бывший директор ресторана, которого друзья прозвали Борода. Также в меню вы найдете хорошо знакомые современные фамилии… «Омлет по-ширвиндтовски» готовится по рецепту, подаренному самим Александром Ширвиндтом»… Рискуя поиметь неприятности от моего друга-ресторатора Владимира Бароева, конспективно изложу рецепт омлета. Изобретенный мною в период домашнего одиночества, когда все домочадцы — на даче, он крайне демократичен. Открывается холодильник, и смотрится в него. Выгребается все лежалое, скукоженное, засохшее и поникшее (категорически выбрасывается гнилое и плесневелое). Все — обрезки колбасы, хвосты огурцов, редиска, каменный сыр и т. д. — режется очень мелко или натирается (если резать невозможно). Потом этот как бы поинтеллигентнее назвать — натюрморт высыпается на сковородку и жарится. Выглядит неприятно. Затем разбивается штук пять яиц, добавляется молоко и немножко минеральной воды для взбухания (но ни в коем случае не соды: от нее омлет синеет), все это взбивается и выливается на сковородку. Сверху кладется крышка. Получается пышный омлет. Что внутри — не видно, и на вкус очень неожиданно. Проверял на близких — удивляются, но едят…
«Валя Гафт написал оду моей… уборной»
…В нашей молодости было много опять же ведомственных здравниц. Союзу архитекторов, например, принадлежал знаменитый дом отдыха «Суханово». Мы поехали туда на Новый год и получили путевки. В них было написано: «Белоусова Наталия Николаевна, член Союза архитекторов, и Ширвиндт Александр Анатольевич, муж члена». В процессе взросления и старения отдыхательные позывы становятся антитусовочными. Тянет под куст с минимальным окружением. Много мы пошастали уютной компанией по так называемым «лагерям Дома ученых»… Природа — разная, быт — одинаково суровый: палатки, столовка на самообслуживании, нужда под деревом… Гердты, Никитины, Окуджавы и мы были допущены в эти лагеря для «прослойки» и из любви. На турбазах были строжайшие каноны пребывания. Собак и детей — ни-ни. Наша чистейшая полукровка Антон и изящнейшая окуджавская пуделиха Тяпа жили полнейшими нелегалами… А их хозяева все время мечтали о мясе. Шашлык был по ведомству единственного лица кавказской национальности в нашей лагерности — Булата Окуджавы… Он сам ехал к аборигенам, сам выбирал барана… то ли недавно кастрированного, то ли вообще скопца от рождения… — оказывается, это очень важно… Постоянно придумывали мы что-то — не как всегда и везде… Вообще, всеми правдами и неправдами надо сохранять и увековечивать свое культурное наследие… Я вот горжусь своим изобретением — мечтаю его запатентовать. В моем туалете над унитазом вмонтировано большое зеркало под углом видимости того, что происходит. Сооружение, естественно, только для мужчин. Разные мысли приходят моим друзьям во время посещения этой комнаты смеха… Вот, например, Валя Гафт написал:
Тарковский в «Зеркале» добился отраженья
Почти всех тайн, что скрыты в жизни спорной.
Лишь член там не увидишь в обнаженье —
Он отражен у Ширвиндта в уборной.
Друзей нельзя разочаровывать — их надо веселить, кормить и одаривать… Постоянно!..
…В 1960-х годах на перекрестке наших богемных передвижений молодой, но уже великий Слава Зайцев, перехватив наш с Гришей Гориным завистливый взгляд на прошествовавшего мимо человека — «иномарку» дипломатического разлива, участливо бросил: «Гриша! Набери материала, я создам тебе ансамбль — все ахнут». Не прошло и года, как мне позвонил взволнованный Гриша: «Свершилось! Идем в Дом литератора на премьеру костюма — я один боюсь». В переполненный гулом ресторан вошел я, а за мной в некоторой манекенной зажатости торжественно вплыл Гриша в стального цвета зайцевском шедевре. Мы остановились в дверях, ожидая аплодисментов. В этот момент мимо нас… прошмыгнул легендарный официант Адик, мельком зыркнул на Гришу и, потрепав свободной рукой лацкан шедевра, доброжелательно воскликнул: «О, рашен пошив!» Мы развернулись и больше костюм не демонстрировали.
Случилось это лет 40 назад. Были мы молоды и мечтали о хороших пиджаках, хороших трубках, о неинерционных спиннинговых катушках… Все пришло! И что? Любочка Горина сказала: «Возьми Гришины пиджаки и трубки. Носи и кури, мне будет приятно». Я сначала испугался, потом подумал и взял. Хожу я в Гришином пиджаке, пыхчу его трубкой, и мне тепло и уютно.
…Со страшным ускорением уходят в небытие соученики, сослуживцы, друзья. Похороны одного совпадают с сороковым днем предыдущего. Не хватает ни сил, ни слов, ни слез. Нечем заполнить вакуум единственной питательной среды — дружбы.
Из книги «SHIRWINDT, стертый с лица земли», выпущенной издательством «Эксмо»
Подготовила Ирина ТУМАРКИНА
Оцените пост
(голосовало: 13, средняя оценка: 4,46 из 5)
Загрузка...
