ТУЧИНСКАЯ,
Сан-Франциско
Окончание.
Начало тут
Вообще, надо признать, что, когда обстоятельства вынуждали, «наши», с дипломами и без, не раздумывая соглашались на любую работу: ухаживали за больными, возили по улицам тележки с фруктовым мороженым, мели полы в парикмахерских, устраивались вышибалами в стриптизных клубах, подрабатывали санитарами в психиатрических лечебницах, шли охранниками в супермаркеты, массово садились за баранку такси. Работали вечерами. Днем — постигали тайны спряжений английских глаголов в «Голдберг скул». Мужчины переносили «понижение статуса», даже временное и недолгое, намного тяжелее женщин.
Узнавала я об этом и многом другом из приватных разговоров с клиентами. А клиенты в школе — это учащиеся. Происходило это так: совершенно незнакомые мне раньше люди присаживались на краешек стула в моем «офисе» и полушепотом посвящали в настолько личные и даже интимные обстоятельства своей жизни, что и сейчас, через двадцать лет, даже под другими именами я не решаюсь привести ни одну из этих историй в качестве примера.
Эти признания были актом доверия. В них проступала трагическая изнанка иммиграции. На моих глазах рушились судьбы, распадались семьи, делились дети, жены бросали менее удачливых мужей, выходя замуж за «менажеров среднего и высшего звена», мужья заводили на работе молодых подружек, старики-родители упорно не приживались на чужбине, дети-подростки, напротив, устрашающе быстро становились американцами… Уезжая, все уговаривали себя, что делают это «ради детей». Приехав, поняли, что чужими успехами, даже успехами детей, жить нельзя. «Он сказал, что я старая и некрасивая», «Она сказала, что я лузер», — так обозначались самые тупиковые, неразрешимые ситуации. Слово «депрессия», часто бездумно употребляемое нами на родине, обрело в иммиграции свой изначально зловещий смысл. Страждущие находят утешение в том, чтобы их выслушали. Внимать сопереживая, но не поучая — вот что мне оставалось. На мою удачу, в каждом «выпуске» страждущих было не так много. Но за шесть лет все равно набегало… «Если б все, кто помощи душевной // У меня просил на этом свете, — // Все юродивые и немые, // Брошенные жены и калеки…»
После того как ученик нашей школы, 47-летний менеджер из Кишинева, пытался убить себя, наглотавшись психотропных средств советского производства, меня обязали посещать еженедельные учительские сходки. Так европейские миссионеры в Африке приглашают к себе первого же освоившего их язык местного дикаря, чтобы он помог им понять уклад и психологию остальных членов племени.
…Обычное течение жизни нарушалось по пятницам: после ланча я шла в Moscow-Tbilisi — кошерный магазин неподалеку от нас, который держала верующая еврейская семья из Грузии, и покупала у них только что испеченную халу и две бутылки безвредного, как детское питание, «Манушевича». По моем возвращении учащиеся выпускного класса «манго» уже сидели в гостиной и с нетерпением ждали, когда я разложу на серебряном подносе нарезанную халу и разолью по бумажным стаканчикам вино.
Для них приходила читать лекции по еврейской истории молодая учительница с прекрасным библейским лицом и с подходящим к нему именем — Рейхел-Сара. Считалось, что историю Маккавейских войн или сагу о защитниках Масады они уже могут постичь на английском. Рейхел-Сару наняли по настоянию все того же мистера Голдберга. Он же открыл кредит в кошерном магазине. Трудоустройство русских евреев не было его конечной целью. Он мечтал, чтобы мы все возвратились к своим еврейским корням. Где-то я это уже слышала…
Иногда на пороге школы возникали неожиданные гости, благо для этого надо было всего лишь нажать плечом дверь с улицы. Старики-одесситы, живущие по соседству, интересовались «за курсы по компьютеру» для своих взрослых сыновей. Изредка наведывались местные бомжи. Среди тех из них, кто еще не достиг точки распада, попадались любопытнейшие экземпляры.
«Вы живете, чтобы платить за жилье и коммунальные услуги. Я живу — чтоб видеть звезды на небе», — просвещал меня один здешний клошар, пока я с интересом его разглядывала. В оригинале это звучало намного поэтичней: «You live to pay your bills. And I live to enjoy the stars in the sky». Мне понравилось, как доходчиво удалось ему переложить на обыденный язык главное положение древнегреческой школы киников: свобода от обладания лишним и бесполезным. Он напоминал пророка или юродивого. Живописные отрепья, пронзительный взгляд, выжженное солнцем лицо. Зловоние, исходившее от него, выедало глаза. В стране, где даже от собак пахнет хорошим шампунем, в этом была экзотика. Стихийный киник регулярно собирал дань, сидя на ближайшем к школе пересечении улиц. Стоящая рядом с ним картонка, с привычным I’m hungry, стандартно взывала к милосердию случайных прохожих. Его легендарный предшественник, сидя в рубище на главной площади Афин, просил подаяние не в пример убедительней: «Если ты подаешь другим, подай и мне, если нет, то начни с меня». К моему изумлению, на ланч мы с этим неосознанным последователем Диогена Синопского, ходили в одну и ту же дешевую закусочную напротив. Я вспоминала о питерских собратьях моего нового знакомца и с уважением думала о стране, где бездомные перекусывают в кафе.
Соня ТУЧИНСКАЯ,
Сан-Франциско
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
