Дороги, которые мы выбираем

В начале лета 1984 года позвонил Мишка и после короткого предисловия обрушил на Алика главную новость: некая контора, ВЗЭСИ — это расшифровывается как Всесоюзный заочный экономико-строительный институт, ищет внештатников, для того чтобы осенью принимать вступительные экзамены по математике. Платить обещают совсем недурно: Мишка как кандидат будет получать 43 рубля за день, Алику как неостепененному полагается 30, что тоже немало. Мишка вышел на эту лавочку через какого-то своего приятеля с работы и уже успел там оформиться. И при оформлении ему сказали: «Если есть еще желающие, приводите — работы хватит на всех». Так что теперь дело было только за Аликом.
– А сколько всего дней наберется, — спросил Алик, раздумывая над Мишкиным предложением, хотя особенно раздумывать было не над чем: в его семье, состоящей помимо него самого из жены-студентки Наташи и годовалой дочери Марины, он был единственным кормильцем и был рад любому приработку.
– Они точно еще не знают, — сказал Мишка, — все зависит от того, сколько будет заявлений. Но на пять-шесть дней ты можешь твердо рассчитывать. Так что, старик, за это время ты заработаешь больше, чем в своем НИИ за месяц.
Они дружили с Мишкой целую вечность — с того времени, как им исполнилось лет по семь. Как это часто бывает у молодых людей, взаимные симпатии перемешивались со скрытым соперничеством, о чем они, разумеется, никогда друг другу не признавались. Хотя Алик считал себя более способным, чем Мишка, он с горечью замечал, что в жизни успехи большей частью выпадали на сторону его друга.
В школе они оба блистали на олимпиадах по математике и физике и после десятого класса решили поступать на физтех. Несмотря на все свои заслуги, Алик провалился на первом же экзамене — с «пятым пунктом», как ему потом объяснили друзья, нечего было и соваться. Мишка, хотя и носил фамилию Трахтенберг, сумел проскочить — не в последнюю очередь потому, что в его паспорте в графе «национальность» стояло «тат». Хотя знающим людям было известно, что таты — не кто иные, как грузинские евреи, и, следовательно, такие же потенциальные агенты сионизма, как и остальные их соплеменники, физтеховские кадровики, видимо, придерживались в этом вопросе иного мнения.
Еще со школьных лет Алик считал себя внешне гораздо интересней своего низкорослого, склонного к полноте и часто не в меру говорливого приятеля, но почему-то все девчонки в их компании тотчас же вешались на шею простаку и болтуну Мишке, а Алик, до тех пор пока на него не обратила внимания Наташа, довольствовался ролью одинокого принца.
Через десять лет после окончания института Мишка уже успел защитить кандидатскую диссертацию, писал докторскую и вращался в сфере глобальных проблем астрофизики, а Алик, попав по распределению во второразрядный НИИ, все еще числился старшим инженером и протирал штаны за расчетами шестеренок горных машин.
Экзамен назначили на первую неделю сентября. Был один из тех ясных, еще по-летнему теплых дней, с лотками арбузов у станций метро, с горьковатым запахом сухих листьев на бульварах, которые иногда бывают в Москве в начале бабьего лета. Около института уже собирался народ — охваченные предэкзаменационным томлением мальчики и девочки, наивно предполагавшие, что от того, как пройдет сегодняшний день, будет зависеть вся их жизнь. Ловя на себе любопытные взгляды и в глубине души радуясь, что на этот раз экзамен сдавать не ему, Алик постарался сделать отрешенное выражение лица и с таким видом гордо прошагал через толпу. В кабинете декана уже собиралась приемная комиссия. Собственно из экзаменаторов, помимо Мишки и Алика, был всего один человек — небольшого роста коренастый круглолицый дядька лет пятидесяти с потными залысинами в зачесанных назад русых волосах. Его звали Алексей Петрович Осадчий, он был единственным из трех штатным сотрудником ВЗЭСИ и в этом качестве должен был руководить работой комиссии.
– Вы, главное, хлопцы, — начал он инструктаж, гакая на украинский манер, — не переусердствуйте, а то нам потом и зачислять некого будет. Контингент у нас слабый, и, если человек на вопросы в билете худо-бедно отвечает, дальше не мучьте — у нас не МГУ, и мы учим на бухгалтеров, а не на математиков.
– Все ясно, — панибратски ухмыльнулся Мишка, — бананы ставим, если только человек нетвердо помнит таблицу умножения.
– Молодец, — сказал Алексей Петрович, — принцип усвоил. Как всегда, однако, есть небольшая заковыка. Наш институт с некоторых пор облюбовали дети братских народов Кавказа. Они усвоили, что экзамены у нас несложные, толпами поступают на вечернее отделение, а потом под это дело выбивают московскую прописку. Дело дошло до того, что нашего ректора даже на ковер в Моссовет вызывали. Только не подумайте, что я какой-то националист, для меня все народы равны, но к вам просто личная просьба: постарайтесь, чтобы ни один из хачиков с положительной оценкой с этого экзамена не вышел.
Алик ошарашенно посмотрел на Алексея Петровича, потом неуверенно спросил:
– А как мы их узнавать будем, по акценту или носы мерить, что ли?
– Ну зачем же носы? — усмехнулся Алексей Петрович. — Все заранее подготовлено. В списке абитуриентов фамилии с карандашными крестиками — это наш контингент. И поменьше эмоций: среди этих ребят Ломоносовы и Пифагоры не встречаются, аттестаты у них у всех купленные, так что особенно грешить против истины вам не придется.
По дороге в аудиторию, где должен был проходить экзамен, Алик отвел Мишку в сторону:
– Тебе не кажется, что мы влипли? Кто-то в этой лавочке, наверное, долго смеялся, когда увидел наши с тобой фамилии. Ничего не скажешь, изящная комбинация: два еврея под руководством хохла заваливают кавказцев на вступительных экзаменах. Ты не боишься, что кто-нибудь из срезавшихся напишет жалобу и все раскроется?
– А что ты предлагаешь, смотать удочки теперь, за пять минут до начала экзамена? Давай, попробуй, только, я уверен, неприятностей у тебя в этом случае будет еще больше. Лично меня все устраивает. Тебе же ясно сказали: по тому, как они подготовлены, им всем можно сразу ставить два балла — еще до того, как они экзаменационный билет вытащили. Так что я никаких проблем не вижу. И не знаю, как тебе, а мне возможности за полдня срубить сорок рублей нечасто выпадают, и отказываться от них я не собираюсь.
В аудитории Алексей Петрович раздал списки поступающих. Алик первым делом прошелся по фамилиям, отмеченным карандашными крестиками; их было не так уж много, и сохранялась надежда, что Алику никто из них не достанется. Но, увы, этому не суждено было сбыться. Через два часа, за которые он поставил десяток троек и даже одну четверку, ему попался широкоплечий спортивного вида парень — Алан Тусаев, имя которого было отмечено злополучным крестом. Алик обратил внимание на дату рождения: у мальчишки как раз сегодня был день рождения. Выговаривая слова с характерным кавказским акцентом, Алан Тусаев связно доказал теорему синусов и без ошибок упростил алгебраическую формулу. Тем самым все вопросы билета были отвечены, и парню можно было ставить тройку.
– Ну хорошо, — не зная, что делать, протянул Алик, — попробуйте решить такую задачку: что больше, два в тридцатой степени или три в двадцатой? Если хотите, можете подумать.
– Нет, зачем думать? — быстро среагировал Тусаев. — Я и так уже знаю. Два в тридцатой — это восемь в десятой, а три в двадцатой — это девять в десятой. Девять в десятой больше, чем восемь в десятой.
Потом он справился с зубодробительной задачкой по стереометрии и решил заковыристое уравнение из пособия для поступающих в университет. По меркам самых приличных вузов, ему вполне можно было ставить пятерку.
– Посидите минуточку, — сказал Алик Тусаеву и отправился звать на помощь Алексея Петровича. Тот первым делом взял листки, на которых мальчишка готовил задания по билету.
– Так, — сказал он, — что же мы видим? В доказательстве теоремы позиции три, пять и шесть приведены без обоснования. Тем самым ответ на первый вопрос в билете не засчитывается. А это значит, что общая экзаменационная отметка может быть только «неудовлетворительно». Будь вы хоть семи пядей во лбу, если один из вопросов в билете не раскрыт, положительной оценки мы вам поставить не можем.
– Клянусь, я устно говорил обоснований, когда билета отвечал, — от волнения мальчишка заговорил с еще более сильным акцентом, — вот и он может подтвердить.
При этом он кивнул в сторону Алика. Алик почувствовал, что покрывается испариной от стыда, хотел было открыть рот, но, проклиная себя за малодушие, все же промолчал.
– Сожалею, — неумолимо продолжил Алексей Петрович, — но нам нужен документ, а в документе этих обоснований нет. Так что приходите к нам на следующий год.
Мальчишка сидел еще какой-то миг, словно не мог поверить, что для него все уже кончено, потом стремительно вскочил.
– Да провалитесь вы с вашими экзаменами! — заорал он и стремительно выбежал из аудитории, громко хлопнув дверью.
На миг установилась полная тишина, абитуриенты оторвали головы от своих заданий, словно ожидая того, что экзаменационная комиссия сейчас у них на глазах действительно провалится в тартарары. Но ничего такого не произошло, и все потекло своим чередом дальше.
– Вы только не переживайте, — доверительно сказал Алексей Петрович Алику, — у них на Кавказе полно отличных университетов, и если он, такой способный, приехал поступать в наш третьеразрядный вуз, значит, с тягой к знаниям это имеет мало общего.
Еще через два часа все было закончено. За этот день они поставили около пятнадцати двоек, причем львиная доля из них пришлась на отмеченные крестиками фамилии. Потом Алик еще два или три раза ездил принимать экзамены. Отмеченные карандашом фамилии больше не вызывали у него трепета, да и преподанный Алексеем Петровичем урок пошел на пользу, и в такие ситуации, как с Тусаевым, он больше не попадал.
Заработанные на экзаменах деньги быстро растаяли, через месяц Алик уже не мог вспомнить, на что он их потратил. Так же быстро забылась и история с мальчишкой.
***
Они сидели за домом, на зеленой лужайке около бассейна, откуда открывался просторный вид на бухту Сан-Франциско. Снизу временами доносился шум дороги, еще дальше в плотных сумерках мерцали огоньки проплывавших яхт и моторных лодок, а на горизонте угадывался светящийся пунктир Золотого моста. Они сидели с семи часов вечера, уже было немало выпито и съедено, Наташа время от времени украдкой посматривала на часы, а немецкая овчарка по кличке Иван, наигравшись с гостем и хозяином, тихонько дремала под столом.
– Да, — все еще никак не мог прийти в себя Мишка, — красиво живете, ребята, ничего не скажешь.
За то время, что они не виделись, он еще больше располнел, волосы заметно поредели, а во всем облике, как показалось Алику, появилась некая растерянность, словно он все еще никак не мог освоиться с внезапно подступившей старостью.
– Спасибо, — сказала Наташа, — не жалуемся. Но, прошу заметить, это все построено нашими потом и кровью. Когда мы приехали, Алик начинал как развозчик пиццы, а я, пока не пересдала экзамен на зубного врача, ходила убираться по богатым домам.
– Да ведь и тебе, старик, — желая поддержать друга, вступил в разговор Алик, — грех жаловаться. Ты — профессор, доктор наук, преподаешь в приличном институте.
– Да о чем ты говоришь? — вскинулся Мишка. — Я живу со всем своим разросшимся семейством все в той же трехкомнатной хибаре у Павелецкого вокзала, которая осталась еще от моих родителей. Но если сорок лет назад она казалась дворцом, то теперь-то мы знаем, что получающие вэлфер у вас живут лучше. Моего профессорского жалованья едва хватает на то, чтобы раз в году слетать на две недели в отпуск в Египет и летом снять внучке дачу в Кратове. А что касается науки, что ж, положа руку на сердце, графа Монте-Кристо из меня не вышло. Когда мы были молодыми, казалось, что «нобелевка» или уж по крайней мере членство в Академии наук у нас в кармане, а теперь — молодые коллеги могут еще рассчитывать на профессорскую ставку в западных университетах, а я, старый хрыч, свое время упустил, так и остался ученым мужем, широко известным в узких кругах. Я и к вам-то выбрался только потому, что подрабатываю экспертом по маркетингу у одного барыги, которому льстит, что в качестве консультанта у него вкалывает доктор физико-математических наук.
– Ну не будем о прозе жизни, давай лучше по одной, — миролюбиво предложил Алик, разливая по рюмкам коньяк.
– Отличная мысль, — обрадовался Мишка, — у меня как раз есть подходящий тост. Давайте выпьем за того парня, который в 1968 году поставил тебе два балла на вступительном экзамене по математике. Поясню свою мысль: если бы ты получил положительную оценку, то в результате поступил бы на физтех, а не в паршивый горный институт. А по окончании вуза ты бы стал заниматься астрофизикой, а не расчетом шестеренок. И в девяностом году ты бы не иммигрировал в Америку, потому что как раз бы дописывал докторскую диссертацию и тебе было бы что терять в России. И в результате ты бы влачил сейчас жалкое существование заштатного профессора вроде меня в каком-нибудь нищем московском институте, а не наслаждался бы жизнью в Калифорнии. Так что давайте поднимем за того парня.
Они чокнулись, и Алик почти не почувствовал вкуса выпитого — верный знак того, что со спиртным пора было завязывать.
– Ты все еще не разучился произносить красивые тосты, — сказала Наташа, — но твое предположение неверно. Я отвечу тебе цитатой из О’Генри. Помните, в том рассказе, где Боливар не выдержит двоих, один говорит, что если бы выбрал правильную дорогу на Нью-Йорк, то его бы жизнь сложилась иначе, а другой отвечает: «Ерунда, все равно ты бы стал бандитом. Дело не в том, какую дорогу мы выбираем, а в том, что внутри нас». В девяностом году нам до такой степени все опротивело в России, что мы сбежали бы в Америку, будь Алик к тому времени хоть членом ЦК КПСС.
– Проблема в том, — засмеялся Алик, — что, будь я членом ЦК, нам бы как раз ничего и не опротивело. Среди этой категории населения по понятным причинам патриотов наблюдалось больше всего.
– Согласитесь все же, — с неожиданной горячностью сказал Мишка, — что многое зависит и от обстоятельств. Иногда жизнь так разворачивает, что у тебя просто не остается иного шанса выжить, как только стать подлецом и бандитом. Да, конечно, настоящие праведники находят выход и в таких ситуациях, но беда в том, что праведники среди нас встречаются редко, а в основном-то мы обычные, ни то ни се, ни рыба ни мясо. Угодно будет судьбе, и она воспитает из нас моралистов без сучка и задоринки или поставит в такие обстоятельства, о которых потом только как у Пушкина вспоминается: «И горько плачу я, и горько слезы лью…»
Окончание следует
Григорий ЛЕВИНЦ