Леденящая душу трагедия Бабьего Яра является одной из самых известных миру страниц книги Холокоста. Здесь, неподалёку от Киева, в суровые осенние дни 29 и 30 сентября 1941 года были уничтожены более 150 тысяч евреев. Только 29 человек из их числа чудом сумели спастись. Дина Мироновна Проничева, актриса Киевского театра кукол — одна из них. В январе следующего года ей должно было бы исполниться 110 лет.
Её подробный, заставляющий стучать сердце рассказ, о том, что происходило в этом глубоком овраге в те страшные дни, и как ей удалось остаться в живых, приводится в известной книге писателя Анатолия Кузнецова «Бабий Яр».
Женщин, стариков и детей, раздетых донага и жестоко избитых, в Бабьем Яру убивали только потому, что они были евреями. По степени жестокости и масштабам уничтожения в этой трагедии можно судить, с какой лёгкостью люди превращаются в зверей. Это обстоятельство и послужило нацистам главным условием для реализации плана «окончательного решения еврейского вопроса».
Через девять дней после оккупации Киева немцами в сентябре 1941 года по городу был расклеен приказ: «Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельникова и Доктеривской улиц (возле кладбищ). Взять с собой документы и ценные вещи, тёплую одежду, бельё и пр. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян».
Утром 29 сентября толпы евреев со всего Киева хлынули к Сырцу… Вместе со своими родителями и сестрой туда шла и красивая 30-летняя женщина, мать двоих детей, Дина Проничева. В Киевском театре кукол, где Дина служила вместе со своим мужем, ей приходилось играть роли сказочных персонажей, а сказки, как известно, всегда заканчиваются счастливо. Дина не догадывалась, какая судьба будет уготована ей в трагедии Бабьего Яра…
Проничевой Дина Мстиславская (по другим источникам — Вассерман –Э.Г.) стала после замужества, и кто бы мог предположить, что новая фамилия когда-нибудь поможет ей спастись от гибели. Её дети Лида и Вова тоже носили отцовскую фамилию. Когда началась война, Лиде было, четыре года, а Вове — два.
В тот страшный день рано утром Дина вышла из дома и отправилась к родителям. Родные Дины были уверены, что их отправят поездом на незанятую немцами территорию, ведь рядом, на Сырце, была товарная станция. На семейном совете решили: Дина проводит их, посадит в поезд, а сама вернётся домой, и будь что будет.
«19 сентября 1941 года в Киев вошли немцы», — свидетельствует Дина. — Муж Виктор сразу же попал под Киевом в окружение, но, сумев вырваться, вернулся домой. Настроение у нас тогда было паническое: ни пищи, ни воды, ни света. Числа 24-25 сентября в городе начались пожары. Стали проводиться облавы на евреев».
Дина с детьми перебралась к свекрови, которая была набожной русской женщиной, и немцы, увидев в квартире иконы, её не тронули.
В Киеве поговаривали, что все пожары происходят из-за евреев, не желающих покидать город, что стало причиной появления приказа об их насильственной «эвакуации».
«В семь часов утра, — продолжает Дина — мы с родителями и сестрой отправились на место сбора. По улицам пройти было невозможно: на подводах, машинах и колясках везли узлы с вещами, стоял страшный гул. Людей, проделывающих путь к смерти, шло очень много: старики, инвалиды, матери с грудными детьми… Дойдя почти до ворот еврейского кладбища, мы увидели заграждение. У входа стояли немцы и полицаи. Я посадила родных у ворот, а сама пошла посмотреть, что делается впереди, надеясь, что там стоит поезд, но увидела, что немцы, отобрав у евреев, складывали в разные стороны продовольствие и одежду, а ценные вещи делили между собой. Людской поток двигался прямо…».
Не успев пройти внутрь, Дина, заподозрившая неладное, была разлучена с родными толпой. Неожиданно она вдруг позади себя услыхала голос «Дети мои, помогите пройти, я слепой!» Это произнёс старый еврей, идя рядом с ней. Дина спросила его: «Дедушка, куда нас ведут?» «Разве, деточка, ты не знаешь, мы идём отдать Б-гу последний долг», — был его ответ.
Оказавшись на площади, Дина увидела перед собой ужасающую картину: по обеим сторонам оврага стояли в два ряда немцы с дубинками в руках. У многих при себе были кастеты. «Шнель! Шнель!», — кричали они, подгоняя оторопевших от ужаса покорных людей. На тех, кто падал, сразу же спускали собаку, которая разрывала его вместе с одеждой, заставляя вскочить и бежать, попадая в руки полицаев, которые наотмашь забивали кастетами. «Когда я посмотрела в сторону раздетых, — продолжает Дина, — меня снизу заметила мама и закричала мне: «Доченька, ты не похожа, спасайся! Беги к своим малюткам! Ты должна жить для них!». Мне хотелось броситься защитить родных, но инстинкт самосохранения подсказал — ты не спасёшь!».
И Дина решила любой ценой выбраться отсюда: сойдя вниз, она увидела полицая. «Эй, жидовка! Назад!», — заорал он, но Дина объяснила, что она украинка, провожала знакомых и попала сюда случайно. Она предъявила профсоюзный билет, где национальность не указывалась, заранее успев уничтожить паспорт. Поскольку фамилия в билете была указана русская, полицай приказал подождать в стороне на холмике. «Садись тут! Жидов перестреляем — тогда выпустим!», — приказал он.
На холмике рядом с ней сидели люди. От того, что Дина там увидела, ей стало жутко. Некоторые из них истерически хохотали, видимо, сходя с ума. Несколько человек, перед тем как идти на расстрел, на глазах становились седыми… Слышны были постоянные вопли и выстрелы…
Грудных детей полицаи вырывали у рыдающих матерей и бросали вверх через песчаную стену, как поленья, раздетых догола евреев выстраивали и вели в прорезь, наспех прорытую в песчаной стене, откуда доносилась стрельба и оттуда уже, кроме полицаев, никто не возвращался…
А вечером приехал эсэсовский офицер, решения которого они все ожидали… Он, брезгливо взглянув в сторону, где они сидели, распорядился: «Этих тоже всех расстрелять, иначе ни один жид сюда больше не придёт!». И их повели на расстрел…
… Раздевать их не стали, так и повели одетыми в прорезь… «Я шла в шеренге, последней в группе, — рассказывает Дина. — Нас подвели к выступу над оврагом и начали расстреливать из автоматов. Стоявшие впереди падали в овраг, а когда автоматная очередь дошла до меня, я, закрыв глаза, бросилась вниз, успев прыгнуть до выстрела. Мне казалось, что я лечу в какую-то вечность. При падении я не чувствовала ни боли, ни удара. У меня было единственное желание — жить. Упала на трупы людей в кровавое месиво. Раздавались стоны, ведь многие ещё шевелились, подавая признаки жизни…».
Дина лежала на верху ямы, переполненной телами людей, притворившись убитой. Немцы, пробираясь сверху по трупам, просвечивали фонарями яму и стреляли вниз, добивая тех, кто был ещё жив. Один из них, наткнувшись на неё, посветил фонарём. Дину приподняв, начали бить, но она не пошелохнулась, потом бросили снова, затем кто-то из немцев ткнул её сапогом в грудь и наступил на правую руку так, что она хрустнула, но Дина, испытывая страшную боль, не застонала… Решив, что женщина мертва, немцы ушли… Потом послышался звон лопат и грубый окрик: «Демиденко! Давай засыпай!».
Дина продолжала лежать в яме лицом вверх, ощущая глухие удары песка, залитая чужой и собственной кровью, с трудом подавляя в себе кашель.
Через некоторое время, собрав всю волю, захлёбываясь песком, она через силу поползла, выбираясь из-под земли и твёрдо решив: пусть расстреляют, только бы не быть похороненной заживо.
Когда она взбиралась по обрыву вверх, её неожиданно окликнул мальчик по имени Мотя. «Тётя! Не бойтесь, я тоже живой», — проговорил он. Под грохот стрельбы они поползли вдвоём. К вечеру у Дины начались галлюцинации: она видела перед собой смеющихся, кувыркающихся отца, мать, сестру, одетых в белые одежды. Потеряв сознание, свалилась в обрыв. Когда очнулась, увидела рядом плачущего Мотю — он думал, что она умерла. Мысль о еде не приходила, это был шок… Двое суток они вместе с Мотей выбирались из Бабьего Яра. На рассвете третьего дня впереди были заметны кусты. Спрятались там, но Мотя вскоре решился посмотреть, есть ли рядом немцы. Они договорились заранее, что он шевельнёт Дине кустиком, если всё окажется благополучно. Но, скрывшись, он вдруг сразу же пронзительно закричал: «Тётя, не ползите, тут немцы!». И сразу же раздались выстрелы… Мотю убили… В ужасе Дина, еле сдерживая рыдания, отползла куда-то назад, и там, в куче песка, вырыла ямку, вообразив, что хоронит Мотю, своего несчастного маленького спутника. Она была как помешанная…
Долгих четыре дня Дина Проничева пыталась выбраться из Бабьего Яра. Когда она, еле держась на ногах, всё же смогла выйти оттуда, спряталась в сарае близлежащего дома, хозяйка, обнаружив её, сообщила об этом немцам.
Несчастную Дину, в числе других жертв, на грузовике снова повезли в Бабий Яр на расстрел… В машине с ней была Люба, девушка-медсестра. Они обе условились при удобном случае выпрыгнуть через задний борт. Если убьют, так уж сразу — это лучше, чем ожидание смерти. Но женщинам повезло — им удалось выпрыгнуть на полном ходу, и их, к счастью, не заметили. Потом отправились к польке, Тосе Фалинской, родственнице Дины, где их приютили и оказали помощь.
Вскоре Любе через партизан удалось достать для Дины документы на имя Надежды Савченко, и она правдами-неправдами поступила работать регистратором на вагонно-ремонтный завод. Проживала в заброшенном корпусе завода в Дарнице.
Но страдания Дины не закончились. В феврале 1943 года её снова выдали, и смерть опять оказалась рядом. 28 суток ей пришлось просидеть в Лукьяновской тюрьме, терпя жестокие побои и надругательства. Но Дине опять повезло: её спас местный полицай Митя, оказавшийся партизаном. Оглушив прикладом конвоира, когда её уже вели на последний перед смертью допрос, он вывел её из тюрьмы.
Ещё два с лишним года до освобождения Киева Дине приходилось много раз обманывать смерть, а жизнь её всегда висела на волоске: выдадут — не выдадут? То же самое касалось и Лиды с Вовой — ведь детей от смешанных браков расстреливали… А выдать еврея немцам за мешок муки было для многих большим соблазном…
За квартирой на улице Воровского, где они раньше жили, следили: стало известно, что Проничева уцелела в Бабьем Яру. Муж разыскивал её по всему городу, но Дина не решалась показаться дома. А когда всё-таки решилась, тайком вынеся для своей семьи продукты из заводской кухни — её выследила семья дворника. Укрывшись у соседки, Муси Калиниченко, в доме напротив, Дина с замиранием сердца видела из окна немедленно прибывших гестаповцев, которые, чтобы выманить её из убежища, начали стрелять поверх головы стоящего у стены дома маленького Вовы. Его бабушка не успела спрятать. Дина рванулась к ребёнку, но Муся преградила ей путь: «Не смей!» — был её приказ. — Если выйдешь, они и тебя убьют, и ребёнка…». Спасла она тогда не только Дину, но и малыша, «выкупив» его жизнь за золотое обручальное кольцо… Вову Муся отдала отцу.
Мужа Виктора ожидала печальная судьба: арестованный за укрывательство жены-еврейки и нежелание сотрудничать с оккупантами он был расстрелян… Свою последнюю «роль» — человека, от которого требовали выдать собственную жену, Виктор Проничев сыграл, проявив мужество и героизм…
Два с лишним года Дина ночевала в подвалах, на чердаках, в развалинах, перестаивала ночи в общественных туалетах. Скиталась по сёлам и пригородам Киева. Добравшись пешком до Белой Церкви, прибилась к бродячей театральной труппе.
Относились там к ней по-разному. «Машинист сцены Григорий Афанасьев, — вспоминала Дина, — когда меня стали травить в коллективе, взял меня под защиту. Незадолго до моего прихода в театр, у него на глазах расстреляли жену-еврейку и трёхмесячного ребёнка. В конце войны Афанасьев, с которым мы сошлись, ушёл на фронт. Когда война окончилась — мы поженились.
Так я страдала до прихода Красной Армии, то есть до 28 декабря 1943 года. Под бомбёжкой добралась до Киева. Единственная мысль была у меня — может быть, я что-нибудь узнаю о детях. Я ходила из детдома в детдом… Потом мне сказали, что моя дочь была отправлена в детдом на Соломенку, а о сыне я ничего не знала».
Вову после гибели отца спасла, опекала и привела в детдом Наталия Гринёва (Молчанова), проживавшая с Диной в казармах завода. Там же чуть позже оказалась и Лида.
И вот этот знаменательный день в жизни их семьи, наконец, настал: 12 марта 1944 года Дина нашла свою дочь, а вскоре и сына. «Взять детей было очень тяжело, — продолжает она, — так как сама я жила впроголодь. И мне пошли навстречу: дети остались в детдоме».
Лидочка всю осень 41 года жила с бабушкой Екатериной Антоновной. Бабушка и раньше болела, а потом уже только лежала неподвижно… Ребёнок не мог догадаться, что бабушка умерла. Дверь, запертая изнутри на засов, Лиде не поддавалась.
«Я забралась на подоконник, — рассказывала Лидия Проничева (Андреева) — и крикнула: «Бабушка спит, а по ней кошечки бегают!». Но это были не «кошечки», а крысы, и они чуть не съели покойницу. Соседи посоветовали разбить окно кочергой, и я выбралась из заточения. Бабушку увезли на саночках. А я осталась сидеть во дворе… Иногда ночью соседи забирали меня на пару часов — покормить, обогреть. А потом дворник, рыжий Клим, выбросил меня за ворота дома на улицу, он всё ждал, не явится ли за мной мама…
Однажды утром ко мне подошла молодая женщина и сказала: «Лидочка, пойдём со мной!». Спасительница увела меня в детдом, где я встретилась с братиком. А вскоре у нас произошла долгожданная встреча с мамой… Я, как её тогда увидела, кинулась к ней. Но сразу отступила: «Ой, тётя…» Отец меня учил: «Если встретишь маму, говори «тётя», иначе нас всех расстреляют». Но тут я слышу: «Доченька, теперь уже можно сказать «мама». И я бросилась к ней на шею. Радость-то какая — мама! Только непонятно, почему все вокруг плачут?».
«До сих пор удивляюсь, — вспоминает Владимир, — как мама узнала меня в хилом заморыше среди других детей. Числился ведь я там как Виталик Неизвестный… Но сначала ей нужно было доказать, что я её сын. Да и сразу нас с Лидой она забрать не могла — сама голодала, жила в нищете. Кто-то подарил ей одеяло, она сшила из него пальто и так ходила. Когда забрала — жили мы бедно, кормясь на 75 рублей её актёрской зарплаты. Отчим, Григорий Афанасьев, пришел с войны инвалидом 2-й группы и пенсию свою пропивал. А в кукольном театре, куда она потом вернулась, мы все спектакли с маминым участием пересмотрели. У неё был такой звонкий, мальчишеский голос!».
Дина Мироновна после войны жила в квартире на улице Воровского скромно и незаметно. Всю жизнь страдала заболеванием почек, которые застудила в холодные зимние ночи, находясь в бегах от гестапо.
«Уже после её смерти я случайно узнал, что по книге «Бабий Яр» собирались ставить фильм, и маму должна была играть Элина Быстрицкая, — вспоминает Владимир. — О том, что пришлось испытать ей в Бабьем Яру, мама старалась не рассказывать.
Каждый год 29 сентября наша мама ходила туда с бывшими пленными из Сырецкого концлагеря. Тогда никаких памятников в Бабьем Яру не было. Сначала стоял только камень с надписью о том, что здесь «расстреляны тысячи советских граждан». Про евреев — ни слова! На это нам возражали: «А разве евреи — не советские граждане?». Официально же в СССР антисемитизма не было!».
В 1946 году Дина Проничева была свидетелем обвинения на Киевском процессе о нацистских злодеяниях на Украине. Только в 1968 году получила отдельную маленькую квартиру, и то, сразу после возвращения из немецкого города Дармштадта.
Адвокаты бывших нацистов из карательной зондеркоманды «4-А», лютовавшей в Бабьем Яру, затребовали «живых свидетелей», уверенные в том, что их нет. Дина Проничева, единственный в тот момент свидетель, участвовала в судебном процессе. Её появление в зале суда произвело сенсацию — никто из присутствовавших не ожидал её увидеть. Но когда в зал ввели подсудимых, сенсация повторилась снова: Дина Мироновна сразу узнала того нацистского изверга, который дал приказ вести их на расстрел. И он был осужден.
В 1977 году Дины Проничевой, замечательной еврейской женщины, героини Бабьего Яра, не стало. Рак почек безвременно унёс её жизнь. «Умирала мама тяжело, — с болью говорит Владимир, — у нас с сестрой на руках».
В наследство от матери детям достались старые фотографии и книга Анатолия Кузнецова с дарственной надписью: «Дорогой Дине Мироновне Проничевой, мужественной женщине, герою. Автор — Ваш навсегда — А. Кузнецов. 11/XII -1967 г.». Мы будем всегда помнить о ней!