Памяти Ларисы Герштейн

Печальнейшая из вестей пришла из Израиля: 9 декабря ушла из жизни Лариса Герштейн. Как будто за два страшных осенних месяца мало нам было ужасных вестей оттуда.

Тем, самым близким, кто соберется вместе вспомнить о ней после похорон, будет необычайно легко это сделать. Бывает, что сидящим шиву приходится выдумывать усопшему достоинства, которых он был начисто лишен при жизни. А о Ларисе говорить правду легко и приятно. Ведь эта невероятная женщина и красотой, и интеллектом, и музыкальным даром, и общественным темпераментом, и разящим остроумием, с каким она его выражала, была одарена Создателем с воистину божественной щедростью без всякой меры. На десятерых вполне себе неглупых и неординарных фемин хватило бы с остатком…

Да, вот первая ее отличительная черта: «Остроумная женщина редко бывает красивой…», как пела она в гимне, сочиненным ею для израильского сатирического еженедельника «Бесэдер?». Она хорошо знала, что в пику ее собственному рефрену, как раз и была одной из тех редких женщин, о которых в народе говорят «умница-красавица».

Сначала о том, что знают о ней все. Родилась в 1951-м, репатриировалась в Израиль в 1975-м. Бывший вице-мэр Иерусалима, радиоведущая, жена правозащитника Эдуарда Кузнецова, создатель Фонда Окуджавы в Израиле, первоклассная исполнительница его, и не только его, песен на русском и иврите. Список впечатляющий, даже если не знать детали, а уж с деталями, вообще умопомрачительный: вице-мэром Иерусалима она была две каденции, то есть полных 10 лет. Сначала — по абсорбции новых репатриантов, затем — по культурным связям и религии. Kаким же знанием человеческой природы, интуицией, тактом и умом надо обладать, чтобы быть высокого ранга чиновником «по религии» в городе «трех религий», одна из которых перманентно не дает жить двум другим…

На русском радио Нью-Йорка она раз в неделю вела из Израиля авторскую программу «Полный шалом». Когда-то, навестив друзей в Нью-Йорке, с их подачи послушала ее в прямом эфире. Это было так точно, так великолепно дерзко, хотя местами, и лирично, и горестно, что оторваться от ее низкого, с характерной хрипотцой голоса было невозможно. Неудивительно, что по вторникам во время ее прямого эфира русскоязычные ее слушатели выходили на улицу с наушниками, чтобы не пропустить, что она думает о судьбе Израиля, о левизне американских евреев, об искусстве, о себе самой.

«Мне повезло родиться еврейкой», — вот это я сама помню дословно. Кажется, именно, в том же эфире она сказала, что будь у нее в руках волшебная палочка, первым ее желанием было бы раз и навсегда решить арабо-израильский конфликт путем расширения Израиля от Нила до Евфрата, как и было завещано Тем, кто заключил нерушимый обет с предками сегодняшних евреев. Нынче ее за эти слова занесли бы, если не в список опасных для общества террористов, то в число радикальных мракобесов правого толка. Вообще говоря, опустив все вышесказанное, исчерпывающую характеристику Ларисе Герштейн можно вывести из одного (но какого!) факта: в 80-м году на приеме у тогдашнего президента Израиля она познакомилась и влюбила в себя Эдуарда Кузнецова. С 90-го — она его жена. Чтобы понимать, что стоит за статусом «жена Эдуарда Кузнецова», нужно знать биографию этого фантастического человека, легенды Израиля, его национального героя. Или, просто прочесть его книгу «Шаг влево — шаг вправо». Если не знаете и не читали — вот этого на первый раз будет достаточно: Эдуард Кузнецов и «самолетное дело». Золотая «Свадьба». Человек столь редкостной судьбы не мог пройти мимо этой женщины, являвшей собой, прямо по Пушкину, ту самую «беззаконную комету в кругу расчисленном светил». К слову, Пушкина, положенного на музыку, она пела на разрыв аорты: «Погасло дневное светило; на море синее вечерний пал туман…».

Лариса не была бардом. Ведь своих собственных песен она в зрелом возрасте почти не писала. Ну вот, разве что музыку для нескольких песен Окуджавы, включая знаменитую «Солдатку».

После 7 октября слова Окуджавы на ее музыку звучат в этой песне еще пронзительней и куда трагичней:

«Сладкое время, глядишь, обернется копейкою:
Кровью и порохом тянет от близких границ.
Смуглая сабра с оружием, с тоненькой шейкою
Юной хозяйкой глядит из-под черных ресниц».

Песни Окуджавы на иврите она исполняла вместе с ним во время его израильских туров. Приезжая в Израиль, он всегда останавливался в ее с Кузнецовым доме в Моца Илит, что рядом с Иерусалимом, и не уставал восхищаться, как его песни, переведенные ею на неведомый ему, но, тем не менее, обожаемый иврит, звучат в ее исполнении. «Лариса поет на языке Б-га», — говорил он. Она пела песни на семи языках — русском, иврите, идиш, ладино, английском, испанском, цыганском. И пела так, что сразу завораживала каждого в зрительном зале любой страны. С первых слов завораживала, не то что с первой песни. Потому что она была не только потрясающей исполнительницей, но именно что — выступальщицей. И иногда говорила на своих концертах больше, чем пела, что никогда не вызывало нарекания у зрителей.

В ее таланте рассказчицы мне довелось убедиться когда-то, не выходя из собственного дома. Предыстория этого домашнего концерта Ларисы в Сан-Франциско такова. Узнав, что она едет с туром выступлений по Америке, я попросила одну русскую израильтянку, хорошо знавшую Ларису, передать ей мой телефон, объясняя свою просьбу в письме к ней так: «… Я ей очень многим обязана. Первые, страшные (тоской по дому) годы эмиграции я заслушала ее пленку до дыр. А не так давно, мы тут все дружно замерли в восхищении от ее «По смоленской дороге» на иврите. Она поет по «Хевронской дороге», — так мы расслышали…».

Перед гостями, а их было человек 30, съехавшихся на встречу с Ларисой с разных концов и Сан-Франциско, и Bay Area, она предстала в каком-то немыслимом, вне времени и моды наряде. Голову тяжелой короной оплетала коса, в которую она на моих глазах ловко преобразила свою роскошную черную гриву. «Буду петь песню еврейской невесты на ладино, Испания, XIV век, должна выглядеть, по меньшей мере, неординарно», — сказала она.

Первую половину встречи она не пела, а мастерски рассказывала байки из своей жизни. Их было множество, по гостиной то и дело прокатывались волны хохота, но во всех деталях память сохранила лишь одну из них — историю ее знакомства с Кузнецовым.

В 80-м году тогдашний президент Израиля устраивает у себя ужин, чтобы отметить 10-ю годовщину начала русской алии. Среди нескольких десятков приглашенных — год назад обмененный на двух шпионов Эдуард Кузнецов. В Израиле он меньше года. А она уже пять лет как израильтянка. Ее пригласили ублажать гостей песнями под гитару, и на том памятном ей сабантуе она пела, в основном Галича и Окуджаву. Кузнецов, рассказывала она, в качестве национального героя толкнул речь. А ее дело — петь. И вдруг подходит к ней президент (как отметила Лариса, очень невысокого роста) и, целуя ей руку, говорит: «Как приятно видеть, что певица, помимо таланта, имеет еще и мозги». И тут Кузнецов, который ростом еще ниже президента, через его плечо говорит ей: «А телефончик можно попросить?»

По ее словам, в те годы в очереди на телефон стояли в Израиле до 5 — 8 лет, и у нее-то телефончик как раз был, а у новоприбывшего Кузнецова — не было. И когда у них завязался роман, ему приходилось бегать к телефону-автомату, пока он не догадался позвонить Менахему Бегину, тогдашнему премьер-министру Израиля, который был, как, собственно, и весь Израиль, наслышан о его жертвенном подвиге и последующей отсидке, открывшей для советских евреев репатриацию в Израиль. Кузнецов ему сказал, что закрутил, дескать, роман с дамой, а телефона нет. Неудобно, мол, поддерживать отношения. Тогда Бегин позвонил на телефонную станцию, и от своего, и премьер-министра Израиля, имени, попросил поставить телефон национальному герою Страны вне очереди. Барышня же, наплевав на высочайший статус звонящего, ответила ему, типа, господин Бегин, ты там у себя в офисе хозяин, а у меня свой начальник имеется, и не будет твоему протеже никакого телефона вне очереди. «Так, благодаря принципиальности этой девицы пришлось нам съехаться и жить вместе», — закончила она свой рассказ.

Припоминаю также интереснейшую историю об их с Кузнецовым работе в Мюнхене на Радио «Свобода». Она там была диктором и совершенно загипнотизировала нас рассказом о том, как, сидя у микрофона, физически ощущала, как голос ее пробивается к людям, жаждущим услышать слово правды. Как пробивается он сквозь советские глушилки, сквозь черноту эфира, ими созданную… Ну, а за этим следовали поразительной яркости мини-портреты носителей звездных имен русской эмиграции, которые жили тогда в Мюнхене или проезжали через него, не забывая навестить чету Кузнецовых-Герштейн.

А еще она рассказала, почему, родившись в деревне под Фрунзе (ныне Бишкек) без малейшего акцента говорит по-русски. Оказывается, в этой деревне на сто домов было пятнадцать ссыльных профессоров. Когда она подросла, ее отец, режиссер-документалист, принес ей в тамошнюю бильярдную, где она резалась в бильярд с Александром Галичем, гитару, чтобы Галич показал ей аккорды, но он по какой-то причине не сделал этого.

Играть на гитаре она выучилась сама. А любовь к бильярду осталась на всю жизнь. В доме ее стоит королевский бильярд, ею самой обтянутый! Она нам с гордостью его продемонстрировала, предложив моему мужу сразиться с ней. Но он заробел и не решился, понимая, что проиграет, а просто сфотографировался на память.

Этот панегирик Ларисе никогда не закончится, возьмись я перечислять все, что мы узнали о ней в тот вечер. И все-таки нельзя не упомянуть, что ко всем ее достижениям в музыке, политике и бильярде, у нее еще и золотые руки. Она умеет чинить старинные часы и серьги, которые покупает на блошиных рынках тех городов, куда заносит ее судьба. Еще, она собственноручно изготовляет великолепные наливки (свидетельствую, как отведавшая их) и варенья из ягод, выращенных в собственном саду, делает закрутки из грибов, собранных ею и Кузнецовым в окрестном лесу… Это просто какая-то толпа из одного человека, а не Лариса…

А вы заметили, что я пишу о ней в настоящем времени: «умеет», «изготовляет», а должна, к несчастью, — в прошедшем…

Среди внимавших ей в тот вечер был один, если можно так выразиться, иностранец. Американский лингвист, прекрасно разумеющий по-русски. Еще до того как она взяла в руки гитару, он был сражен ее артистизмом, ее обворожительной развязностью, ее остроумием, именами ее именитых друзей, короче, масштабом ее личности. Когда, после первого отделения, она встала и направилась туда, куда сам царь пешком ходил, он спросил меня с неподдельным интересом, где я ее взяла. «She is a world class person!», — повторял он возбужденно.

Помню, что, когда она поднялась, все (кроме одного человека), как на сеансе массового гипноза, встали и пошли за нею. Тогда мне пришлось остановить их: «Господа, дайте же выступальщице передохнуть».

Ну, о диапазоне ее песен и величайшем исполнительском мастерстве, которое было продемонстрировано ею во втором отделении, все уже сказано… Поэтому расскажу о перекуре на лестнице, который имел место перед тем как она взяла в руки гитару…

Она стояла на верхней площадке у самой двери в прихожую и курила, стряхивая пепел в свою личную крошечную пепельницу, которую она возила с собой. Так же, как и солонку. Ей не нравилось, что в Америке запрещают курить и не солят еду. А она курила до еды, после еды, а когда сидела на диете, и, вместо еды. Курению, как и всему остальному в жизни, предавалась вдохновенно. Ну вот, она, значит, наверху лестницы, а на уходящих вниз ступеньках — зрители с задранными вверх головами. А тот, который не встал, когда все побежали, в самом низу у выхода трубку свою запаливает. Кто-то ее спросил, имеет ли Израиль право на превосходящее насилие, чтобы остановить террор. Конкретно, как, мол, израильтяне должны были ответить на растерзание палестинцами двух заблудившихся еврейских резервистов. Тогда еще все помнили, что озверевшая толпа палестинцев разорвала их на куски голыми руками во дворе полицейского участка Рамаллы, (ПА), и с гордостью позировала для групповых фото с окровавленными по локоть руками…

Лариса, безо всякого пафоса, продолжая спокойно курить, высказала точку зрения, которая запомнилась мне практически дословно: «Всех участников этой акции надо было разыскать по фотографиям и уничтожить. Без суда и следствия, как уничтожают зараженные дизентерийной палочкой продукты или заболевший коровьим бешенством скот. Мутантов уничтожают из соображений гуманности, для сохранения биологического вида», — твердо повторила она притихшим гостям. «А те, кто разрывал голыми руками человечьи печенки-селезенки, и даже те, кто одобряюще наблюдал за этим, и есть мутанты рода человеческого, и я как гуманист сама привела бы этот приговор в исполнение», — закончила она.

При этих словах тот самый курильщик трубки, что стоял у выхода, загасил ее и, не дождавшись второго отделения, тихо покинул «собрание нечестивых».

В продолжение этой истории. Из Калифорнии она полетела в Нью-Йорк, и, хотя мы были лишь слегка знакомы и исключительно на «Вы», я решилась ей позвонить. Рассказала, среди прочего, про курильщика трубки, и что, дескать, из-за нее он больше никогда не придет в мой дом, потому что он убежден, что борьба со злом превосходящим насилием рождает лишь новый виток насилия.

От человека крайне правых взглядов (то есть, крайне здравомыслящего) ожидается, что он в подобном случае посоветовал бы плюнуть на этого либерала отмороженного и растереть… А она, поняв, как я дорожу обществом этого незауряднейшего человека, сказала: «А вы валите все на меня. Скажите, что, не зная о моих правоэкстремистских взглядах, пригласили меня за песни, а я язык распустила…».

На том вечере в Сан-Франциско она продавала свои двойные окуджавские диски, один — на русском, другой — на иврите. Когда мне бывает совсем невмоготу, я, по непонятной мне самой причине, слушаю именно ивритский. Окуджава в ее исполнении и вправду звучит на этом языке божественно.

Она блюла еврейские традиции. К телефону по субботам не подходила. «Порядочный человек в шаббат звонить не будет», — говорила она.

И похоронят ее по всем законам иудейской традиции.

Но мы, прощаясь с ней, успевшей подарить нам столько радости и наслаждения своим прекрасным искусством, будем в эти дни слушать ее «Молитву». Лучше нее поет «Молитву» только сам автор.

Мы, я, никогда не забудем тот свет, которым она осветила нашу жизнь, непоправимо потускневшую без нее. Барух Даян а-Эмет.