Лиз Мейтнер с Пьером Кюри. Фото: nwm.at/vse-ob-avstrii
Тень человека в Хиросиме. Человек растворился, испарился. А тень, при невыносимо яркой вспышке атомного взрыва, осталась отпечатком на случайной стене, у которой человек оказался. Разве ушедшая в небытие прошлая, отшумевшая жизнь не ощущается такой нестираемой тенью?
6 августа 1945 года на японский город Хиросима была сброшена урановая бомба «Малыш». В результате бомбардировки погибли около 140 тысяч человек. Мир впервые столкнулся с ядерной угрозой.
Последствия, как можно представить, были ужасны. Люди, которые позже возвращались, чтобы обследовать руины городов, говорили об этом страшном явлении как «тени на стенах». Это были следы от людей, которых снесло и раздавило ударной волной. Девятнадцатый век приближался к своему концу, в прямом и переносном смысле. Небо притворялось глубоко спящим, пытаясь скрыть свои глубинные тайны. Девятнадцатый век, увенчанный при своем рождении в 1900 году кончиной Фридриха Ницше, не подозревал, какие сюрпризы преподнесет ему — этому веку — собственная его кончина, к которой он стремительно приближался, хотя, казалось, изо всех сил старался тормозить свое исчезновение. В 1870-м родился Ленин, в 1879-м родился Сталин, в 1889 году родился Гитлер. На младенческих фотографиях они выглядят мило улыбающимися ангелочками. И, вероятно, одному Дьяволу известно, в каких упырей, уродов рода человеческого они превратятся. У всех у них проступали в той или иной степени психопатические черты. Все три диктатора возомнили о себе, что могут изменить мир к лучшему. На деле чуть не послали его в тартарары. Все трое были невысокого роста. Сталин потряс Бориса Пастернака: «На меня из полумрака выдвинулся человек, похожий на краба. Все его лицо было желтого цвета, испещренное рябинками. Топорщились усы. Этот человек-карлик, непомерно широкий и вместе с тем напоминающий по росту двенадцатилетнего мальчика, но с большим старообразным лицом».
Наблюдательность гения дорогого стоит. Это был Черномор, куривший не «Беломор», а «Герцеговину Флор», сухорукий паралитик. Великий врач Бехтерев был отравлен сразу же после его осмотра, ибо сказал кому-то о «вожде» — «чистый параноик». Вождь еще обладал «копытом дьявола». Тем не менее чрезвычайно тупоумному человечеству, главным образом, славянским душам, он мерещился Георгием Победоносцем, Богом и по совместительству Ангелом смерти — этакой дьявольской троицей. А ведь был он вовсе не минотавром, изображенным Пикассо раненым, страдающим и страждущим, а хромым и сухоруким монстром с желтыми глазами.
Гитлера реально изобразил Чарли Чаплин в своем фильме «Великий диктатор». Это был изощренный изувер, обладавший способностями художника, а при выступлении впадал в истерику. Мы привыкли воспринимать его в карикатурном виде на рисунках художественной троицы под именем Кукрыниксы и брата Михаила Кольцова — Бориса Ефимова. Но стоит прочесть слова этого ирода — Гитлера — о коммунистической России, а, по сути, о своем близнеце или двойнике, Сталине, чтобы удивиться проницательной оценке происходящего в России: «Устранил ли этот марксизм нищету там, где он одержал стопроцентную победу, там, где он царит реально и безраздельно, в России? Действительность говорит здесь прямо-таки потрясающим языком. Миллионы людей умерли от голода в стране, которая могла бы стать житницей для всего мира… Они говорят «братство». Знаем мы это братство. Сотни тысяч и даже миллионы людей были убиты во имя этого братства и вследствие великого счастья… Ещё они говорят, будто превзошли тем самым капитализм… Капиталистический мир должен давать им кредиты, поставлять машины и оснащать фабрики, предоставлять в их распоряжение инженеров и десятников — всё это должен делать этот другой мир. Они не в силах это оспаривать. А систему труда на лесозаготовках в Сибири я мог бы рекомендовать хотя бы на недельку тем, кто грезит об осуществлении этого строя в Германии».
30 июня 1934 года мне исполнилось полгода и 17 дней. В этот день Гитлер с помощью тайной полиции — гехаймише статс полицай — гестапо — устроил массовое убийство штурмовиков Эрнста Рема. Конкуренции быть не могло. Гитлер, ни на миг не задумываясь, считал, что там, где живут, даже в меньшинстве, немцы, территория принадлежит Германии. С тех пор ничего не изменилось. А известно, что аппетит приходит во время еды. Немцы всегда начинали захватывать соседние страны под бравурный марш Рихарда Вагнера, абсолютно уверенные, что «Дойчланд юбер алес» — «Германия превыше всего». Отрезвление наступало поздно, но неотвратимо.
В октябре 1918 года Германия капитулировала. Вторая капитуляция завершила ее полное поражение в 1945 году. Холокост стал вечным, преступным, нестираемым знаком Каина на лбу германского народа.
Первый ввел в длительный шок Европу с двух сторон массовыми убийствами и концентрационными лагерями. Патетический до оскомины лозунг «Рабы не мы» требовал микроскопической, но весьма значительной по смыслу поправки — слияния двух из трех всего слов — «Рабы немы». Три вышеупомянутых чада сумели сотрясти этот мир так, что он, в страхе от нависшей над ним гибели, трясся над краем бездны. Но, вот же, родилась девочка по имени Элиза, на восемь лет младше Ленина, правда, не в Российской империи, а в Австро-Венгерской, в Вене. Вы и сегодня, посетив этот город, прочтете мемориальную доску на стене жилого дома в престижном районе Леопольдштадт о том, что в этом доме 17 ноября 1878 года родилась Элиза (Лиз) Мейтнер. Была она третьим ребёнком из восьми в семье адвоката Филиппа Мейтнера.
Девятнадцатый век таял на глазах. В австрийских гимназиях наблюдались некоторые новшества: высочайше разрешалось посещать государственные школы еврейским мальчикам. А девочкам — ни-ни.
Но, несмотря на трудности, все дети Мейтнеров получили высшее образование. Элиза окончила гимназию заочно, в возрасте двадцати трех лет. Времена постепенно, со скрипом, но продолжали меняться. Отличные отметки её аттестата позволили ей в 1901 году поступить в Венский университет, правда, всё ещё «в виде исключения». В нашей школе изучаемым иностранным языком был немецкий. С бабушкой я разговаривал только на языке идиш, возникшем, в основном, на смеси немецкого и в меньшей степени — иврита. Поэтому на немецком я писал и читал достаточно свободно и часто пропадал в букинистическом. Старый, почти слепой еврей в очках с толстыми линзами, вечно уткнувшийся в книгу своим горбатым носом, свободно владел немецким. И потому благоволил ко мне. Однажды он подсунул мне книгу немецкого автора Эрнста Петера Фишера «Aristoteles, Einstein and Co». В ней рассказывалось об ученых, приведших человечество к прогрессу за два с половиной последних к тому времени тысячелетия. В течение значительного времени после школы я бежал не домой, а к букинисту, вызвав у мамы и бабушки нешуточную тревогу: не связался ли я с картежниками, воришками, не украли ли меня цыгане. От книги невозможно было оторваться. На суперобложке светились лица шести гениев. Так вот, можете себе представить — между портретами Чарльза Дарвина и Альберта Эйнштейна стоял портрет молодой красивой женщины. Это была Элиза Мейтнер.
Меня, мальчика из еврейской семьи, по настоянию мамы, зарабатывающей гроши машинисткой в банке, обучал ивриту меламед, заставляя заучивать наизусть — поминальную молитву «Кадиш» по отцу, молитвы к Рош Хашана — еврейскому Новому году, и к Йом Кипур — Судному дню.
Особенно на меня произвел впечатление эпизод из книги Фишера. Элиза с раннего детства проявляла любознательность. У нее, естественно, тоже была еврейская бабушка, которая в своем желании научить любимую внучку благочестию, уверяла ее, что запрещено шить в субботу, и если нарушишь этот обет, обрушится небо на голову. Шестилетняя малышка тут же решила проверить это экспериментально, и в субботу сшила кукле платье. Никакого небесного обрушения не произошло.
Поступила Элиза на физико-математический факультет, вызывая за своей спиной насмешки и всяческие шуточки. Но достаточно быстро она заставила всех этих шутников закрыть рты, когда на втором курсе нашла ошибку в работе известного итальянского профессора математики. Элиза сразу же, по окончании университета, защитила диссертацию. В более чем пятисотлетней истории Венского университета это был второй случай, когда диссертация была защищена женщиной вообще, и первый — в разделе точных наук.
Явление Макса Планка
И тут — событие. Всемирно известный немецкий физик, один из самых выдающихся ученых ХХ века, автор квантовой теории Макс Планк, чью «постоянную Планка» знал каждый студент, и о ком из уст в уста передавалась байка о его встрече с молодым, но уже громко о себе заявившим Эйнштейном, который при этой встрече «постоянную» не мог вспомнить. Планк был потрясен. Не растерявшийся Эйнштейн объяснил, что старается не забивать память данными, которые тут же можно найти в справочнике. Итак, Макс Планк посетил Вену, и на его лекции, конечно же, присутствовала Элиза. Обычно замкнутая и застенчивая, она немедленно решает ехать в Берлин, к Планку, в надежде продолжить под его руководством свое образование. Планк под стать ей тоже был человеком замкнутым. Поговорив с ней, он понял, с кем имеет дело, добился, чтобы ей разрешили посещать его лекции. Его дочери стали ее подругами. Тех, кто был ей по душе, она умела очаровывать. Даже весьма консервативный директор института химии Берлинского университета Эмиль Фишер, не допускавший туда женщин, взял, в порядке исключения, по рекомендации Планка, Элизу. Несмотря на то, что она уже была доктором наук, автором опубликованных научных работ, входить в институт она должна была через дверь в хозяйственную часть. Фишер предложил ей совместную работу с молодым химиком Отто Ганом. Но главным, я бы даже сказал, судьбоносным для нее объектом их исследований оказались радиоактивные элементы. Ган до этого несколько лет стажировался в лаборатории Эрнеста Резерфорда, в Лондоне. Мейтнер же неплохо разбиралась в физических приборах, которыми он пользовался: сама их проектировала и монтировала, удивляя окружающих коллег умением, необычным для столь хрупкой девушки. Более того, она была и главным теоретиком в этом дуэте, хотя руководителем их лаборатории до 1912 года числился Ган. Их плодотворное научное сотрудничество просуществовало тридцать один год, до пресловутого 1933 года — прихода к власти нацизма.
Мейтнер предсказала новый элемент периодической таблицы — протактиний. Он был открыт в их лаборатории. В 1909 году, прочитав доклад о совместных с Ганом работах на конгрессе в Зальцбурге, она удостоилась лестной оценки Эйнштейна. Их лаборатория тесно сотрудничала с Кавендишской лабораторией Эрнеста Резерфорда в Лондоне. Сегодня потрясает, что они получали оттуда радиоактивные элементы по почте в обыкновенных картонных коробках, и работали с ними, не имея даже понятия о радиационной защите. Лабораторией им служила бывшая столярная мастерская в институте химии.
В первые годы за работу Элиза ничего не получала. Содержали ее родители. Ограничения для женщин в науке были сняты в Германии только в конце 1909 года. Правда, женский туалет в институте химии ещё долго отсутствовал. В общественном сознании сохранялось мнение, что женщинам научная работа в серьёзной физике и химии противопоказана. По этому поводу происходили всяческие курьёзы. Так в одной из берлинских газет появилось сообщение, что госпожа доктор Мейтнер прочла доклад под названием «Проблемы косметической физики». Журналист и представить не мог, что речь идет о «космической» физике. В лаборатории Гана, в институте химии, Мейтнер заведовала отделением радиоактивных исследований.
Грянула Первая мировая война. Как гражданка Австро-Венгрии она сочла своим долгом помогать раненым, работая лаборантом в рентгеновском кабинете больницы в берлинском районе Лихтерфельде. 
А в 1915 году записалась добровольцем в австрийскую армию, и служила таким же лаборантом в армейских фронтовых госпиталях в районе Львова и Люблина. На фронт ушёл и Ган. В 1922 году Мейтнер присвоили звание профессора. Ее место в науке можно определить по фотографиям. В частности, на общей фотографии участников физического конгресса в Брюсселе в 1933 году, среди около полусотни участников, Элиза (Лиз) Мейтнер стоит в одном ряду с Эрнестом Резерфордом, Нильсом Бором, Абрамом Йоффе, Джеймсом Чедвиком, Энрико Ферми и другими всемирно известными, воистину легендарными физиками. Среди всего этого мужского синклита в безупречно сшитых костюмах, белых сорочках и темных галстуках, на снимке запечатлены всего три женщины: Мария Склодовская Кюри, Ирен Кюри и Лиз Мейтнер. Она была признана одним из ведущих учёных в своей области. А ведь Берлин в те годы считался мировым центром физики.
В свободное от работы время Лиз участвовала в музыкальных вечерах в семье Макса Планка, иногда вместе с Эйнштейном, который, как мы знаем, играл на скрипке. Часто она посещала и семью Нильса Бора в Дании. С 1934 года к Гану и Мейтнер присоединился химик Фриц Штрассман.
А в Германии уже год у власти стоял Гитлер. В разгаре был массовый исход евреев из науки. Их увольняли, заставляли подавать в отставку. Участились случаи самоубийств.
Лиз отстраняют от преподавательской работы. Своё положение в институте химии на какое-то время она сохраняет, как гражданка пока ещё независимой Австрии и как участница войны. Атмосфера в институте становится всё более невыносимой. Один из её ассистентов — член нацистской партии. Очень активен в вопросах «чистоты немецкой науки» заведует лабораторией, расположенной этажом выше, он же её сосед по вилле в берлинском Грюневальде профессор Курт Гесс. На одном из совещаний он заявляет, что наличие еврейки в штате позорит этот институт.
Такие люди, как Гесс — нравственные оборотни, лишенные совести и чести, особенно массово плодятся в атмосфере диктатуры. И, конечно же, после оглушительного поражения в войне и капитуляции Германии, этот мерзавец, униженно заискивая перед Лиз Мейтнер, обращается к ней за помощью, когда началась кампания денацификации.
Но пока еще только поздние тридцатые годы. Многие друзья и знакомые евреи Мейтнер уже подверглись репрессиям. После аннексии Гитлером Австрии в 1938 году Лиз лишилась защиты, как иностранка. Ей советуют эмигрировать, хотя она не хочет оставлять друзей, привычную среду, незавершённую работу. Вопрос об её отставке решает сам Гиммлер:
«Существуют политические соображения против выдачи заграничного паспорта фрау профессор Мейтнер. Представляется нежелательным, чтобы известные учёные евреи уезжали из Германии и там, как представители немецкой науки или вовсе воспользовавшись своим именем и опытом, соответственно своим убеждениям, вели деятельность, направленную протии Германии».
В июле 1938 года Лиз Мейтнер при помощи друзей перебирается полулегально, без заграничного паспорта, в Голландию, оттуда самолётом в Данию. Ей трудно получить въездную визу в любую страну. Чиновники не делают исключений, так как она «незаконно», и, кстати, без багажа, всего с 10 марками в кармане, оставила Германию.
В Копенгагене она пользуется гостеприимством в семье Нильса Бора. Он готов предоставить ей работу в своём институте, но ей не дают вида на жительство в Дании. Бор находит ей место в новом физическом институте в Стокгольме. Но там нет условий для работы по её теме. Оборудование несовершенно. Ассистентов ей не выделяют. Заработок весьма скромен. Быт неустроен. Пенсию, которую она заработала в Германии, ей не выплачивают.
В Швеции ей трудно преодолеть языковый барьер. Не хватает берлинских друзей. Не складываются у неё взаимоотношения с директором института. У профессора Манэ Зигбана другие научные интересы, да и кому понравится иметь у себя в институте учёного, авторитет которого в мире намного выше, чем твой? Внешне заметных трений у них не возникает, это не в её характере, но отношения весьма прохладны. В Берлине Ган и Штрасман продолжают, начатые с её участием опыты по получению трансурановых элементов. Результаты опытов регулярно сообщаются в Стокгольм Мейтнер. В сентябре 1938 года она встречается с Ганом у Бора в Копенгагене. Она внесла существенные коррективы в планы исследований берлинской лаборатории. Ган впоследствии упорно умалчивал об этой встрече, объясняя тем, что это может негативно повлиять на его карьеру в нацистской Германии. Штрасману Ган тоже не сообщил, что встречался с Мейтнер, но тот прекрасно понимал, от кого исходят коррективы, внесенные в их опыты.
Тем временем, в этих опытах появились труднообъяснимые явления: «изотоп радия» вёл себя как барий. «Только ты можешь найти этому явлению объяснение. В этом случае авторов будет трое», — писал ей Ган. Она предложила повторить опыт, исследовать возникающий при его проведении осадок. Подтвердилось постоянное наличие бария в осадке при бомбардировке урана пучком нейтронов.
Это указывало на то, что ядро урана распалось.
Вторым осколком распавшегося урана должен был быть, по её мнению, криптон, что и подтвердилось.
Эфраим БАУХ (1934–2020)
Из цикла ”Нерастворяющиеся тени”
isrageo.com
Оцените пост
(голосовало: 10, средняя оценка: 4,70 из 5)
Загрузка...
