Стрижова поставили лицом к стене рядом с обшарпанной дверью. Открыли дверь и велели зайти. В кабинете стоял письменный стол, с которого давно слезла полировка, и два стула, на одном, со спинкой, сидел следователь, другой, без спинки, хотя она там явно когда-то была, стоял напротив. Конвоир вышел и встал за дверью. Следователь, молодой лейтенант с мужественным лицом, чем-то похожий на актера Крючкова, приказал Стрижову сесть. На столе перед лейтенантом лежала открытая папка с фотографией вошедшего.
– Тааак, — протянул особист. — Гражданин Блюм, Николай Антонович.
– Моя фамилия Стрижов, — возразил подследственный.
– По отцу вы Блюм.
– Да, но я не ношу фамилию отца.
– Это не важно, — отмахнулся лейтенант и, переложив лист в папке на другую сторону, продолжил: «Что же вы гражданин Стрижов-Блюм так подвели товарища Калинина?»
Николай понял намёк. В начале войны его как немца с его русской матерью выслали из Краснодара, где они жили. Об университете, в котором он учился, пришлось забыть. Надо было искать работу. Два курса исторического не давали возможности трудиться по специальности, да и кто бы взял ссыльного в школу? На оборонные предприятия тоже не пустили. Коля устроился грузчиком на вокзале. И принялся писать письма с просьбой взять его на фронт. Сначала отнес заявление в райвоенкомат. Там ему отказали. Потом отправил письмо в обком. Даже не ответили. Затем написал самому «всесоюзному старосте».
От Калинина пришел положительный ответ, может, потому, что дела на фронте шли не слишком хорошо, стали брать в армию и тех, кого ещё вчера не подпустили бы к ней на пушечный выстрел.
Стрижов попал в пехоту, куда же ещё. Ему повезло: он выжил во всех мясорубках, в которых пришлось побывать. Наблюдательность и выносливость, а главное, знание немецкого языка привели молодого солдата в полковую разведку. В этом качестве он дошёл до Венгрии, где и закончил войну в звании гвардии старшего сержанта, со скромным иконостасом орденов на груди. В августе сорок пятого Колю сняли с поезда, в котором он ехал из всё той же Венгрии на родину, при первой же остановке, даже не успев пересечь границу, и привели в этот казённый дом.
– Товарищ Калинин вам поверил, простил ваше фашистское происхождение, дал возможность проявить себя. А вы что?
– А что я? — подследственный искренне не понимал, за что его взяли.
Лейтенант вытащил из папки желтоватый лист и стал читать вслух: «Находясь в нетрезвом состоянии, старший сержант Стрижов вёл с нами антисоветские разговоры. В частности, на мой вопрос, как он думает, скоро ли теперь, когда мы победили фашизм, мы сможем построить коммунистическое общество, Стрижов ответил, что не знает когда. Вот только он думает, что пока мы не пришли к коммунизму, то не грех нам и у буржуев поучиться. А то у нас, создателей первого в мире социалистического государства, разбитые дороги, по краям которых ковыль растет, а в капиталистической Венгрии все дороги в асфальте, а на обочинах растут яблони, и ни одна собака не рвет с них плоды, хотя заборов нет».
– Ну, было такое? — оторвался от бумаги следователь.
Ещё бы не было. Коля моментально понял, кто написал донос — Жорка Капылов, однополчанин, с которым воевали вместе больше года. Вроде даже дружили.
– Ну, рассказывайте, гражданин Блюм, — продолжал особист, — я думаю, вам есть о чем мне поведать.
Стрижов удивлённо посмотрел на него. Что ему было рассказывать? В доносе и так всё уже написано об этом разговоре.
– Ну, опровергайте, — произнёс лейтенант.
Коля молчал. Особист продолжил, срываясь на крик:
– Не можешь опровергнуть, факт! Колись, гнида, когда тебя завербовали?
Николай понурил голову и продолжал молчать. А что, собственно, он мог сказать? Разве что задать этому молокососу, не нюхавшему пороха, тот же вопрос, что задал Копылову? Почему в советской стране, где всё для человека, страшно посадить яблоню у дороги, потому что ясно, что все яблоки оборвут голодные соседи? И почему мы так и не удосужились построить дороги, по которым можно ездить? И почему всё это есть в буржуазной Венгрии, где живут одни фашисты, которые только о себе и думают? А лейтенант только усилил крик, срываясь на фальцет:
– Молчишь, гад! Фашистская рожа! Сволочь! Распустились!
Следователь внезапно вскочил, обогнул стол и начал бить подследственного. Тот всё молчал. Даже когда упал на пол от ударов сапогом в живот и по голове, всё равно молчал. Уже теряя сознание, он услышал, как в дверь кто-то вошел и позвал лейтенанта:
– Бойко, заканчивай с этим, товарищ майор вызывает.
Стрижов так и не признался в шпионаже и никого не назвал соучастником. За клевету и распространение заведомо ложных сведений, порочащих советский строй, ему дали 12 лет лагерей. Сидел он в Мордовии, когда освободился, ехать было некуда. Мать умерла три года назад, так и не дождавшись его, соседи известили, чтобы он не рассчитывал на жилплощадь в коммуналке. Он заехал на её могилу в Алма-Ату, а потом пошел на вокзал и сел на первый же попавшийся поезд. Тот привёз его в узбекскую Гаву, где он и поселился.
***
Учительница вошла в класс, поприветствовала детей и сказала:
– Ребята, сегодня к тридцать пятой годовщине победы в Великой Отечественной войне перед вами выступит ветеран, героически сражавшийся за нашу с вами жизнь и свободу. Его зовут Петр Богданович Бойко, обращаться к нему надо или по имени-отчеству или товарищ полковник. Не буду скрывать, это дедушка вашего одноклассника Саши. Пётр Богданович расскажет вам о фашизме, о том, как мы его победили, о том, как нужно быть настоящим патриотом своей страны и настоящим пионером, готовым всегда защищать завоевания социализма.
Татьяна Ивановна замолчала, словно ожидая аплодисментов, но дети были недогадливыми, а потому просто уставились на ветерана, стоявшего рядом с их классным руководителем. Он предстал перед ними, высокий, статный мужчина, с серьезным лицом, в офицерской шинели с полковничьими погонами, в папахе, закрывавшей портрет Ленина, что висел над доской, так что осталась видна только лысина вождя да лозунг над ним «Учиться, учиться и учиться. В. И. Ленин». Учительница отправилась на заднюю парту, а полковник после короткого «Здравствуйте, дети», не сняв ни папахи, ни шинели, уселся на её место.
– Сегодня мы будем говорить о фашизме, — начал Пётр Богданович. — Это отрицательное явление появилось где? Нет не у немцев. Правильно, мальчик, в Италии.
Мальчик, давший правильный ответ, был отличником, много читал, а потому сделал вид, что ничего особенного в похвале не было, хотя внутренне был очень доволен. А полковник продолжал:
– Были в Италии два брата по фамилии Фашио, вот они-то и основали фашизм, а уже потом их идеологию подхватил Муссолини, фюрер итальянских фашистов.
Отличник зашептался с соседом по парте. Только в этом году учителя перестали обращать внимание на то, кто с кем сидит, и мальчики стали садиться с мальчиками, а девочки с девочками. Отличник дружил с троечником, вот и уселись вместе. Сейчас мальчишки шепотом обсуждали слово «фашизм», потому что отличник точно помнил, что в Большом энциклопедическом словаре говорилось по-другому. Троечник тоже читал, он был начитанным троечником, которому просто было лень читать неинтересные учебники. Учительница цыкнула, и мальчики тут же уставились в кляксы на парте. Пётр Богданович строго взглянул на болтунов, и они вжали головы в плечи. В классе воцарилась такая тишина, что было слышно, как посвистывают бронхи Татьяны Ивановны, она была астматиком. Полковник продолжил:
– Затем в Германии появился собственный фюрер, Адольф Гитлер, чья настоящая фамилия была Шикльгрубер. Он основал собственную фашистскую партию и назвал её национал-социалистской. Не социалистической, а именно социалистской, потому что социализма он хотел только для своей нации, — Пётр Богданович сделал жест рукой, будто хотел сказать «ну коне-ечно!», но вместо этого повторил те же слова таким тоном: — только для своей нации. А другие нации, дети, Гитлер хотел уничтожить, а потому строил для других наций концлагеря. Правда, своих немцев он тоже сажал в концлагеря, но только коммунистов. Почему? Потому что коммунисты были настоящими социалистами, а не национал.
Троечник с отличником снова переглянулись, но шептаться не стали. А их переглядывание тоже не осталось без внимания. Полковник привстал, хмыкнул, после этого лекция продолжилась не только в тишине, но и при полной неподвижности детей.
– Конечно, детки, в Германии фашизм появился не случайно, немцы — народ националистический. Ещё со времен Александра Невского они вынашивали планы завоевания нашей Родины. Поэтому и сегодня мы должны быть бдительными, всегда готовыми защищать нашу страну даже ценой собственной жизни.
После окончания лекции наступило время вопросов. Вопрос был задан один-единственный. Оксана, отличница и староста класса, попросила ветерана рассказать о его собственных подвигах. Тот нахмурил брови и сказал:
– Я служил в контрразведке, ловил немецких шпионов. Как вы знаете, работа разведки и контрразведки обычно является засекреченной. Не наступило ещё время, когда обо всём можно рассказать.
– Но фашистов вы много поймали? — не унималась Оксана.
– Много, — улыбнулся ветеран, — как ты знаешь, войну мы выиграли.
На этом лекция закончилась. Саша Бойко сиял, гордый своим геройским дедом. Пётр Богданович с Татьяной Ивановной вышли в коридор, где полковник посетовал на двух мальчишек, недостаточно внимательно слушавших его рассказ. Учительница пообещала их проработать:
– Я поговорю с родителями. У одного дед с войны не вернулся, а у другого вообще сидел, вот и некому, выходит, кроме вас, им про войну рассказать.
Вечером дома за чаем с пирожками, испеченными бабушкой Лёши Трубачёва, того, что троечник, он со своим другом-отличником Олегом Крутых обсуждал услышанное в школе.
– Слушай, он хоть и полковник, но точно двоечником был в школе, — сказал троечник.
– Лох ты, Лёха, в его время в школе про фашизм не учили, это ж до войны было. Но что есть, то есть, — заметил Олег, — полкан двоечник.
– Почему полкан, что ты его собачьей кличкой называешь?
– Эх ты, это в армии так полковников называют. Хотя дед нашего Сашки не из армейских.
– Как не из армейских? Он же ветеран, — встрепенулся Лёшка.
– Форму не видел? Гэбэшник он. Да и сам говорил, что в контрразведке служил, а это КГБ.
– Кто служил в контрразведке, о чём это вы тут? — это вмешался в разговор вошедший на кухню дед Лёши.
– Ветеран к нам сегодня приходил, дед Сашки Бойко, про фашизм рассказывал.
– Бойко, говоришь… — протянул дед Коля.
Николай Стрижов был не родным дедом Лёши. Приехав в Гаву, он сначала мыкался на железнодорожной станции, потому что без прописки работу ему не хотели давать. Поэтому он опять нанялся грузчиком, получая наличными без ведомостей. Когда со станции его погнали, пошёл в мардикоры, то есть в подёнщики. Кому дом строить, кому яму выкопать. Затем завербовался в старательскую артель, золото добывать в горах. Там он и познакомился с Катей, молодой вдовой, воспитывавшей сына, который потом стал отцом Лёшки.
Вернулись в Гаву уже втроём и не без денег. Деньжат хватило, чтобы купить дом-развалюху, зато с большим двором на месте бывшего колхоза, недавно включенного в городскую черту. А уж перестроить, сделать из развалюхи большой крепкий дом, окруженный мастерской, сараем и кладовыми, Николай смог сам за три года.
Вырос приёмный сын Вася, женился, родил двоих детей, старшим из которых и был этот оболтус Лёшка. Хороший парень, светлая голова, да вот беда, учил только то, что ему нравилось. И надо же такому случиться, столько лет Николай прожил в одном городе с человеком, сломавшим ему жизнь, и не слышал о нём. И вот игра судьбы, их внуки учатся в одном классе.
– Этого Бойко не Петром случайно зовут? — осведомился деда Коля.
– Да, Петром Богдановичем.
– Угу. Небось, Родину любить учил?
***
Институт остался позади, Олежка стал хирургом. Недаром он был отличником, доктор из него получился тоже отличный. Аспирантуру оканчивал в Москве, помог ему туда поступить отцовский брат. Там же, в Москве, Олег и остался работать, считался очень перспективным специалистом. Родители жили в Гаве, но он делал всё, чтобы вытащить их оттуда. Ещё не женился, некогда было.
У него вообще оставалось мало времени на общение. Единственный друг, ещё со школьной скамьи, был Лёшка Трубачёв, благо он тоже теперь жил в Москве, правда, родителей ему перетащить было труднее. Историкам после развала Союза в НИИ почти ничего не платили, хотя его первая монография наделала много шума в профессиональных кругах. Поэтому Лёха очень обрадовался, когда ему предложили грант на исследование и полугодовую работу в Германии. Заработанных денег должно было хватить на квартиру в ближнем Подмосковье. Но тут у него заболел дед. Нужна была операция.
– Лёха, ты лох, — возмущался Олег, — ты реально лох! Такой случай тебе представится ещё нескоро. Короче, берешь деда, везешь ко мне в больницу, я ему делаю операцию и пригляжу за ним. Родаки твои пока у тебя могут пожить, тоже приглядят за дедом Колей. Ну или матушка приглядит, а пахан пусть в Гаве остаётся с бабой Катей. Ну или наоборот. А ты возвращаешься, покупаешь хату, и все в шоколаде. Реально же, нормальный расклад.
Родители тоже настаивали на таком варианте, а уж тем более сам дед.
– В конце концов, — говорил старик, — может, для того я тебя и учил немецкому с детства, чтобы ты поработал в университете в Германии.
Общими усилиями уговорили молодого учёного отправиться за границу.
В аэропорту Шереметьево-2 к стойке регистрации на рейс в Берлин было не протолкнуться, но порой судьба улыбается людям саркастической улыбкой. Рядом с Алексеем в очередь встал Александр Бойко, его бывший одноклассник, с которым он не виделся после школы. Саша катил на коляске своего деда, у которого отнялись ноги, но в остальном он держался бодрячком. Дед и внук Бойко были одеты по последней моде, в шикарные, но не кричащие костюмы. У Саши всегда был вкус к хорошей одежде, правда, Леша не знал, что у Петра Богдановича тоже.
– Лёшка! Сколько лет! Тоже в Берлин?
– Да, по делам… А ты с дедом по местам его боевой славы?
– Скажешь тоже, — хохотнул Александр, — дед в Венгрии войну закончил. Я в Германии уже год живу, у меня там бизнес. Теперь вот деда везу. Родители продадут дом, тоже заберу. Сам понимаешь, уход, медицина. Цивилизованная страна, брат, это тебе не Совок. А ты чем там заниматься собираешься?
– Пригласили поработать на полгода.
– О, здорово. Ну, ты с намерением остаться?
– Нет, что ты. Я в Германии не смогу жить. Поработать да, а так, чтобы на постоянно, не выдержу.
– Совок ты, а не русский, — расхохотался Саша.
– Русский, — пробормотал чуть слышно Пётр Богданович, — знаю я таких русских. Дед-то немец, фашистская рожа.
Лёша не расслышал, он протянул билет девушке и поставил чемодан на весы.
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
