Говорят, Бялик не жил по законам Торы. По крайней мере, после переезда в 17-летнем возрасте в Одессу, одну из столиц еврейской «аскалы» (просвещения). «Аскала» в чуть ином написании на иврите означает «протемнение» — увеличение тьмы. Так в насмешку прозвали это течение евреи, не пожелавшие уходить от Торы. И ныне величают «светским», в смысле «несущим свет», человека, безграмотного в духовных вопросах. Как и положено по заветам Орвелла.
Мне нередко присылают стихи поэты, не соблюдающие многие положения нашего вечного Закона. Но — откуда в их строчках столько сродства с душою народа, с его памятью, надеждой и истиной — с его Б-жественным Заветом?
Я не верю, что существуют «нерелигиозные евреи». То есть, может быть, где-то отыщешь парочку, тело гуляет, душа улетела — но явление это редкое, для кунсткамеры, зовётся «эрев рав». Такой человек не осилит стих, где поют согласно вера и правда.
Просто — не всегда мы живём по голосу своей души. Кто в буднях его вообще не различает, кто раскрывает уши и ум только над тетрадью и мольбертом. Сколько же станций каждому из нас предстоит промчаться, что вернуться в себя самого?! Но что есть «нерелигиозные евреи» — не верю! Читайте и оценивайте сами.
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com.
Хаим Нахман Бялик
Переводы В. Жаботинского
Если познать ты хочешь тот родник,
Откуда братья, мученики-братья
Твои черпали силу в черный день,
Идя с весельем на смерть, отдавая
Свою гортань под все ножи вселенной,
Как на престол, вступая на костры
И умирая с криком: «Б-г единый!» —
Если познать ты хочешь тот источник,
Из чьих глубин твой брат порабощенный
Черпал в могильной муке, под бичом,
Утеху, веру, крепость, мощь терпенья
И силу плеч — нести ярмо неволи
И тошный мусор жизни, в вечной пытке
Без края, без предела, без конца;
И если хочешь знать родное лоно,
К которому народ твой приникал,
Чтоб выплакать обиды, вылить вопли —
И, слушая, тряслись утробы ада,
И цепенел, внимая, Сатана,
И трескались утесы — только сердце
Врага жесточе скал и Сатаны;
И если хочешь видеть ту твердыню,
Где прадеды укрыли клад любимый,
Зеницу ока — Свиток — и спасли;
И знать тайник, где сохранился дивно,
Как древле чист, могучий дух народа,
Не посрамивший в дряхлости и гнете
Великолепья юности своей;
И если хочешь знать старушку-мать,
Что, полная любви и милосердья
И жалости великой, все рыданья
Родимого скитальца приняла
И, нежная, вела его шаги;
И, возвратясь измучен и поруган,
Спешил к ней сын — и, осеня крылами,
С его ресниц она свевала слезы
И на груди баюкала…
Ты хочешь,
Мой бедный брат, познать их? Загляни
В убогую молитвенную школу,
Декабрьскою ли ночью без конца,
Под зноем ли палящего таммуза,
Днем, на заре или при свете звезд —
И, если Б-г не смел еще с земли
Остаток наш, — неясно, сквозь туман,
В тени углов, у темных стен, за печкой
Увидишь одинокие колосья,
Забытые колосья, тень чего-то,
Что было и пропало, — ряд голов,
Нахмуренных, иссохших: это — дети
Изгнания, согбенные ярмом,
Пришли забыть страданья за Гемарой,
За древними сказаньями — нужду
И заглушить псалмом свою заботу…
Ничтожная и жалкая картина
Для глаз чужих. Но ты почуешь сердцем,
Что предстоишь у Дома жизни нашей,
У нашего Хранилища души.
И если Б-жий дух еще не умер
В твоей груди, и есть еще утеха,
И теплится, прорезывая вспышкой
Потемки сердца, вера в лучший день, —
То знай, о бедный брат мой: эта искра —
Лишь отблеск от великого огня,
Лишь уголек, спасенный дивным чудом
С великого костра. Его зажгли
Твои отцы на жертвеннике вечном —
И, может быть, их слезы нас домчали
До сей поры, они своей молитвой
У Г-спода нам вымолили жизнь —
И, умирая, жить нам завещали,
Жить без конца, вовеки!
1898
НА СТРАЖЕ УТРА
Ты встречал ли на страже вступленье зари
На небесный порог бледно-сине-кровавый?
Золотые потоки, багрец, янтари
Прорываются ввысь, разливаются вширь,
И встает богатырь —
Солнце Дня в облачении славы —
Дивной мощи полна тех минут красота!
Словно близится Тайна — и нечто предтечей
Смутно бродит в душе, — но бессильны уста
Это нечто назвать, и не может извлечь
И одеть это в речь
Ни единый язык человечий.
Ты встречал ли на страже вступленье зари —
Первый проблеск рассвета на небе народа?
Мириады лучей — посланцы-бунтари —
С светлой вестью порхают и мчатся вокруг
На полночь и на юг,
На закат и к пустыням восхода…
Дивно яркий рассвет, дивно гордый восход!
Сохраним же хоть луч от зари, что мелькнула,
Чтобы завтра — потом, когда радость умрет
И вернется наш мрак, — эта искра у нас
Из заплаканных глаз
Иногда хоть сквозь слезы блеснула…
1899
Уронил я слезу — и слезинку настиг
Луч игривого света.
Сердце сжалось во мне: и она через миг
Испарится, пригрета…
И пойду — снова нищий… За что? Для чего?
Словно капля в болоте.
Даром сгинет слеза, не прожжет никого.
Не смутит их в дремоте…
И куда мне пойти? Разве броситься ниц,
Рвать подушку зубами —
Может, выжму еще каплю влаги с ресниц
Над собой и над вами.
Слишком бледен ваш луч, и во мне он со дна
Старых сил не пробудит:
В небе солнце одно, в сердце песня одна.
Нет другой и не будет…
1902
ПОСЛЕДНИЙ
Всех их ветер умчал к свету, солнцу, теплу,
Песня жизни взманила, нова, незнакома;
Я остался один, позабытый в углу
Опустелого Б-жьего дома.
И мне чудилась дрожь чьих-то крыл в тишине,
Трепет раненых крыл позабытой Святыни,
И я знал: то трепещет она обо мне,
О последнем, единственном сыне…
Всюду изгнана, нет ей угла на земле,
Кроме старой и темной молитвенной школы, —
И забилась сюда, и делил я во мгле
С ней приют, невеселый.
И когда, истомив над строками глаза,
Я тянулся к окошку, на свет из темницы,
Она никла ко мне, и катилась слеза
На святые страницы.
Тихо плакала, тихо ласкалась ко мне,
Словно пряча крылом от какого-то рока:
«Всех их ветер унес, все в иной стороне,
Я одна… одинока…»
И в беззвучном рыданье, в упреке без слов,
В этой жгучей слезе от незримого взора
Был последний аккорд скорбной песни веков,
И мольба о пощаде, и страх приговора…
1902
ЕСЛИ АНГЕЛ ВОПРОСИТ…
– Где душа твоя, сын мой?
– Там, на свете широком, о ангел!
Есть на свете поселок, огражденный лесами,
Над поселком — пучина синевы без предела,
И средь синего неба, словно дочка-малютка,
Серебристая легкая тучка.
В летний полдень, бывало, там резвился ребенок,
Одинокий душою, полный грезы невнятной,
И был я тот ребенок, о ангел.
И однажды казался мир окутан дремотой,
Загляделся ребенок на бездонное небо,
И увидел малютку, серебристую тучку —
И душа упорхнула, словно горлинка, в небо
К белой тучке прекрасной…
– И растаяла с нею?
– Нет, есть солнце в лазури!
Подхватил мою душу ясный луч милосердый,
И на крыльях сиянья долго-долго порхала
Она бабочкой белой;
И однажды, поутру, на луче золотистом
Прилетела на землю для жемчужин-росинок
И на щечке ребенка увидала слезинку,
И был я тот ребенок, и душа моя тихо
В той слезе утонула…
– И чрез миг испарилась?
– Нет, упала на Книгу!
Был у деда косматый фолиант обветшалый,
Меж страницами — волос бороды серебристой,
Пук оборванных нитей от молитвенной кисти,
И меж буквами пятна, пятна сала и воску —
И душа одиноко в тех безжизненных буквах
Трепетала и билась…
– И она задохнулась?
– Нет, о ангел, запела!
В тех безжизненных буквах песня жизни таилась,
В ветхой дедовской Книге сердце вечности билось.
И душа моя пела песнь о тучке сквозистой,
О луче светозарном, о слезинке лучистой,
Об истрепанной Книге в пятнах воску и сала, —
Про любовь и про юность только песен не знала.
И куда-то рвалася, и томилась о чем-то,
Тосковала и ныла, словно в тесной темнице;
И однажды раскрыл я обветшалую Книгу —
И душа улетела на волю.
И с тех пор она в мире бесприютно блуждает,
Бесприютно блуждает и не знает утехи;
И в стыдливые ночи, когда месяц родится,
Когда молятся люди над ущербом светила,
Она грезит любовью пред порогом запретным
И стучится, прижавшись, беззвучно рыдая
И молясь о любви…
1905
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
