Идол

В Америке Михаил Барышников – единственный выходец из России со стопроцентной узнаваемостью. Почему?

В общем-то сейчас о нем узнала уже и нынешняя Россия. Он образовался в массовом сознании как актер из нашумевшего на всю страну сериала «Секс в большом городе», он там играет плейбоя — русского художника. По голливудской мерке Барышников — актер первой категории. За одну из ролей номинировался на «Оскара» . Это мы уважаем. А как он танцует, не помним, мы не виноваты, больше чем на тридцать лет он был вычеркнут из нашей жизни, потому что из СССР убежал. Видели его разве что какие-нибудь редкие старики.
Хотя танцор он, оказывается, величайший на сегодня в мире. Это мир так считает. Но нам плевать. Мы щедрая страна. Людьми кидаемся запросто, направо и налево. Вообще-то никто нам не нужен. А им, тамошним, оказывается, много кто нужен. Они всех и подбирают. Потом вдруг получается: все лучшее – у них… Может, поэтому они, загребущие, так завидно и живут?

Отчего он убежал?

Да оттого, что пытался жить шире, чем было разрешено. Пытался не потому, что обладал чрезмерным честолюбием, его и здесь считали звездой и носили на руках, а потому, что он был больше театра, в котором танцевал, больше классического балета, проще говоря, потому, что он не вмещался никуда. Он убежал от тесноты.
В 1974 году Марсельский национальный балет знаменитого хореографа Ролана Пети гастролировал в Ленинграде. Ролан Пети увидел Барышникова на утреннем классе в Кировском театре и сказал позже Мишиной приятельнице Нине Аловерт, что «сразу понял: это гений». Это он так про неведомого ему прежде мальчишку. Они пообщались. Барышников пришел на спектакль испанцев, а потом — на вокзал проводить Пети. Великий хореограф смотрел из окна на зябко кутавшегося маленького заснеженного Барышникова и на прощание: «я сделал ему знак пальцем -два круга в воздухе. Он оглянулся. Никого». И вдруг взлетел и сделал «два тура в воздухе с приземлением на колени, выбросив руку вперед. Поезд отошел…»
То есть такое он мог сделать где угодно. Еще бы. Посмотрите в YouTube крошечный номер «Вариация с кубками» из «Дон Кихота», один из тех невероятных номеров, которыми он наповал сразил западную публику, едва появившись на тамошних сценах. Под громовую овацию заканчивает свой сольный танец огромный красавец, любимец публики, и тут появляется маленький Барышников. Он хватает из рук обалдевшего красавца кубок с вином, который тот собрался было осушить, берет у кого-то из толпы еще один кубок, выпивает оба, становится пьян и вдруг взвивается в воздух неимоверным прыжком, его несет по сцене пьяная сила, он дразнит только что станцевавшего красавца, но делает все так, как тому и не снилось. И наконец прямо из воздуха падает на самый край сцены, поднимает кубки, разжимает пальцы, кубки падают… И происходит то, что, наверное, снилось каждому танцору, но в жизни не сбылось: зал встает и начинает очумело орать… Такого они даже представить себе не могли.
Тут и один из его сценических секретов: «Я маленького роста и, следуя мудрому совету Марты Грэм, часто интерпретирую героя «по-детски», тогда все получается естественно».
У Барышникова весьма странные отношения с гравитацией. То, как он зависает в воздухе, похоже на левитацию. В Париже к нему за кулисы пришла девяностолетняя Рамола Нижинская и сказала, что так прыгать мог только Вацлав. На самом деле эффект прыжков обоих этих великих прыгунов вовсе не в высоте. Нижинский ведь, как и Барышников, тоже был маленького роста. Но их пластика и соразмерность тел создавали ощущение чего-то огромного, естественно, и высоты, когда они поднимались в воздух.
Сам Барышников о прыгучести танцовщиков отзывается сдержанно: «Это глупый предрассудок, будто танцовщики-мужчины должны уметь прыгать, как обалделые! Ведь танец не только прыжок или пируэт, от которого у зрителя начинает кружиться голова. Не надо перебарщивать, пусть этим занимаются в спорте. Последние годы я больше не летаю. Мне гораздо интересней ползать, чем прыгать, по крайней мере в танце. Кроме того, мужчине в моем возрасте прыгать просто неприлично».

Это не просто возрастное. Ему и прежде больше нравилось на сцене играть, чего не могли принять наши поклонники классики. Хотя на Западе существует множество трупп современного балета, у которых прыжки вовсе не ставятся во главу угла. Именно на Западе обалдевшие от Барышникова зрители обнаружили, что этот невероятный танцор, плюс к непостижимой своей технике, потрясающий актер. В 1978 году с Барышниковым, уже оказавшимся тогда на Западе, Ролан Пети поставил «Пиковую даму», где главный герой — мужчина, где женщин почти не видно, так же как не видно почти массовки. Нет, здесь было все, что положено, но при всей оригинальности постановки это был балет одного актера, остальных в расчет можно было не брать. Сам Пети считает, что в его карьере случилось редкое везение: «Я поставил балет с гениальным, великим, может быть, самым великим танцовщиком».
Несложно догадаться, что мимо уникального сочетания — актер с неподражаемой пластикой — не мог пройти Голливуд, Барышникова стали снимать. И успешно, хотя самый сильный фильм с ним, фильм, который мы тоже практически не видели, «Белые ночи», как бы автобиографический, но это не просто фильм про побег из России, это фильм, где танцы Барышникова затмевают все, наверное, никто больше не смог бы станцевать в балете под Высоцкого. Причем песня «Кони привередливые» обрела такую фантастическую пластику, такую энергетику, какую, боюсь, не вложил в нее и сам автор. О его работе в фильме «Белые ночи» говорят уже более 20 лет. Найдите этот фильм. Вы не пожалеете и не забудете его никогда.
В спектакле «Запрещенное рождество» Барышников сыграл сумасшедшего, который думает, что он автомобиль. Критики сравнивали его с Чаплином, поскольку такого сочетания техники перевоплощения с отточенной пластикой не было со времен великого Чарли.
В Кировском же театре у Барышникова возникли сложности именно из-за этой его «актерской» особенности, столь востребованной на Западе. Любимец публики, за участие которого в гастрольных выступлениях государство получало немалые деньги, все пытался станцевать что-нибудь иное, нежели предлагал ему классический репертуар и классическая техника танца, то есть именно то, из-за чего «в области балета» мы и были «впереди планеты всей».
Станцевав в балете «Блудный сын», балете странном, кстати, тоже «мужском», он нажил себе в родном театре и даже в городе, где у него были толпы поклонников, массу недоброжелателей. Дело по тем временам обычное: восторженный прием у публики — и злобная критика «чуждой эстетики». Кто-то удачно заметил, что претензии партии к культуре всегда носили характер не идеологический, а эстетический. Все, что было иным, а талант — это всегда инакомыслие, тут же относилось к буржуазному, то есть разлагающему началу.
После того как прошли первые спектакли (а «Блудный сын», считал Барышников, вытолкнет наконец Кировский театр из тупика, но худсовет назвал его провалом, и на сцену этот провал пустили, лишь чтобы оправдать рабочие часы труппы), Барышников устроил банкет для танцоров, руководства, критики. Он благодарил труппу. «Он говорил о том, что это было прекрасное время, — вспоминает его друг и биограф Нина Аловерт, — время «совместной работы со всеми вами». Он говорил и плакал. Кто-то его слушал, кто-то ел и пил, и стучал вилками по тарелкам. Я никогда не видела Мишу таким открытым, таким незащищенным, таким ранимым, каким он был на самом деле и есть в глубине души. Я вообще больше никогда не видела, чтобы он так раскрывался при всех…»
Так отчего же он убежал? От ощущения собственной чужеродности. В интервью Ларри Кингу он сказал: «Я родился в семье оккупантов». Нет, он вовсе не хотел таким образом понравиться прибалтам, хотя родился именно в Прибалтике, в Риге. Когда, спустя годы, он приехал в этот город, обрадованные журналисты тут же принялись допытываться:
— Ну, вот вы снова в Риге. Скажите, а понятие «вернуться на родину» имеет для вас какое-то значение? Применительно к себе — нет. Когда к тебе обращаются: «Эй, русский…», неважно, сколько тебе лет, это откладывается.
— А вы продолжаете считать себя русским?
— Ну конечно. Я обожаю этот язык. Считаю, что ему обязан своим становлением… Рига, как была всегда для меня, так и осталась чисто географической «точкой». Как будто я приехал в Осло или Стокгольм… И потом — наша семья здесь никогда себя дома не чувствовала. Нас здесь воспринимали как оккупантов. Отец был военный чиновник, подполковник, его сюда направили, сам бы он никогда не приехал. Естественно, когда я пришел к маме на кладбище, у меня внутри все так сжалось… Но это место на кладбище для меня существует абсолютно обособленно. Вот зачем он приехал. Здесь похоронена его мать, покончившая жизнь самоубийством, когда ему было 11 лет. Жизнь прошла с той поры, а она осталась для него «самой любимой женщиной», ей он посвящает свои выступления:
«Мама из крестьян, она окончила лишь начальную школу. Вышла замуж, у нее родился сын Владимир, мой сводный брат. Муж ее погиб на фронте. А с отцом она познакомилась в своем родном селе Кстово, что недалеко от Нижнего Новгорода, — там располагалась его часть. Отца вскоре направили на работу в Ригу. Они поселились в коммунальной квартире, тогда, казалось, огромной, где жили, наверное, пять семей. Я родился в сорок восьмом году, у матери уже был маленький ребенок, она не могла работать — ухаживала за детьми, готовила, бегала по хозяйству, язык она не выучила, конечно. Она еще была такой… Очень тихой. Были у нее две-три подруги русские, одна — очень интересная женщина, бывшая балерина Большого театра Евгения Мухотова. Думаю, Мухотова и привела ее в первый раз в театр. Потом мать стала ходить одна, в основном, правда, в оперу. Ее самоубийство для меня до сих пор загадка. Официальная версия врачей была: «Внезапное помешательство».
Да, мама была моей самой любимой женщиной. Она была неимоверно красивая женщина и удивительно нежный человек. И конечно, была мне ближе, чем отец. Он сразу снова женился. Отец был жесткий и очень нервный. Мы встречались, уже когда я стал взрослым, но я никак не мог проникнуть в его мысли. Наши отношения были поверхностные -никогда никакой открытой ненависти или любви… С матерью все было иначе: я испытывал к ней неосознанную нежность. И никогда ее не осуждал. Хотя это грех — самому уйти. Бог накажет»…
А чем он ощущает Россию? Однажды они вместе с Иосифом Бродским были в Швеции. Прогуливаясь в порту Стокгольма, увидели паром, соединявший Стокгольм с Петербургом. Бродский вдруг спросил: «Миша! У тебя паспорт с собой?» Но улыбнулись друг другу и пошли обратно мерным прогулочным шагом.
«Это не по нервам», — сказал потом Барышников. Он действительно не мог заставить себя вернуться в Россию. В страну, куда не пустили Бродского на похороны родителей. Как-то Бродского спросили: как он думает, что случилось бы с Барышниковым, останься тот в России? Бродский ответил: «Он бы спился!» А Барышников на вопрос: почему бы не заглянуть ему в Россию? — отвечает строчкой Бродского: «Воротишься на родину. Ну что ж… Гляди вокруг, кому еще ты нужен». Это точно.

Поэтому он говорит: «Мой дом — Америка. Там моя семья, мои дети»…
Что же в детстве заменяло ему родину? Будущая профессия. Может ли такое быть? Вполне. Как-то Рихтера спросили: не хочет ли он уехать из СССР. На что Рихтер отвечал, что он живет не в стране, он живет — в музыке, поэтому ему все равно, где жить. Вот и у маленького Барышникова родиной стало хореографическое училище. В стране балета жило его тело. Там ему было хорошо, хотя и неимоверно тяжело.
Он учился тяжко трудиться, он учил свое маленькое тело выдерживать большие нагрузки. Пока остальные мальчишки гоняли в футбол, он растягивал и вытягивал себя. Вытягивал в прямом смысле. Когда его педагог Хелена Тангиева сказала, что ему нужно подрасти хотя бы на 4 сантиметра, иначе солистом ему не бывать, он сумел растянуть себя именно на эти 4 сантиметра, он довел тело до кондиции, сумел.
А еще учителем его был Пушкин. Александр Иванович Пушкин — педагог прославленного Вагановского училища. И сам прославленный учитель. Это у него учился еще один талантливый ребенок — Рудик Нуриев. Кировский балет, артистом которого стал Барышников после окончания Вагановского училища, переживал в те годы один из самых сложных своих периодов. В начале 60-х первым невозвращенцем в театре стал Нуриев. В 70-м осталась на Западе Наталья Макарова.
Барышников стал здесь звездой стремительно. А потом напоролся на то же, на что напарывались беглецы-предшественники.

Побег

Тот душный вечер в Канаде, спектакль, который Миша дал себе слово станцевать, как всегда, безукоризненно, та нелепая погоня, устроенная поклонницами, ставшими свидетелями исторического бегства советского артиста на Запад, — все это уже обросло легендами.
Барышников рассказывает об этом так: «После спектакля я раздавал автографы, а мои канадские друзья ждали в машине несколькими кварталами дальше. Желающих получить автограф было довольно много, и я сказал: «Извините, я должен на минуту уйти, но я вернусь». И побежал. Но они побежали за мной. Я начал смеяться, остановился, еще несколько раз подписался. Если серьезно, меня очень волновала судьба моей труппы, судьба моей партнерши Ирины Колпаковой, она, кстати, тоже сейчас живет в Штатах, но я не посмел сказать ей. Интуитивно понимал, что на допросе ей будет легче, если она останется в неведении.
А потом мы поехали на одну ферму, и я нажрался вдребезги. Мешал разные напитки, не шел спать до пяти-шести часов утра… А на следующее утро уже начал действовать рассудок».
Детективную эту историю с заговором посвященных, с передачей тайных записок-инструкций на званом ужине, с подписанием необходимых юридических документов буквально за полчаса до заключительного концерта в Торонто рассказывали подробно друзья Барышникова. Самому ему было не до того.
Пережидая оформление всяких необходимых бумаг, он выпил очумелое количество спиртного, чтобы заглушить волнение и тоску — в Ленинграде остались его друзья. Осталось и самое близкое родное существо — пудель Фома, с которым он прежде не расставался, а тут оставил у друзей, которым тоже ничего не сказал. И Фома ждал его еще много вечеров у входной двери. Ему-то вообще никто ничего объяснить не мог.
А хозяин через месяц уже дебютировал на сцене «Метрополитен-опера» со своей давней партнершей, Натальей Макаровой.

В Америке Барышников, недосягаемая звезда для своих питерских поклонников, в одночасье стал вдруг просто Мишей. Своим и досягаемым. И полюбили его там отчаянно все — от записных балетоманов до таксистов и домохозяек. Потому и называли не Майклом. Misha. А в России его перестали упоминать. Был человек и — нет. Провал в памяти страны.

Его друзья

Он дружит через годы и пространство. Среди близких ему людей были и Ростропович, и Михаил Козаков, и Довлатов, он остался дружен с Сергеем Юрским. Барышников: «Были ночи, когда я очень тосковал по людям, к которым уже не мог пойти в гости». Но самым близким человеком, едва Барышников оказался в Америке, стал для него Иосиф Бродский. Они по внутреннему устройству оказались невероятно похожи. Оказалось, что и в России они все время двигались где-то рядом, не пересекаясь. В Ленинграде даже ухаживали за одной и той же девушкой, вполне могли бы встретиться в каком-нибудь доме, у общих друзей, но не случилось.
В Америке Иосиф взял его под крыло.
Барышников о Бродском: «Безусловно, Иосиф на меня влиял. Он мне помог просто разобраться в каких-то жизненных ситуациях. Показал мне механизм принятия решений. Как что-то делать, исходя из каких соображений, из каких этических норм. Я всегда пользуюсь его советами, примеряю, как бы это сделал он».
Бродский о Барышникове: «Чистая метафизика тела». И написал на книге, подаренной Мише:
И все же я не сделаю рукой
Того, что может сделать он — ногой!
Барышников о Бродском: «Он меня звал не Мишей, а — Мышь или Мишель. Он — кот, я — мышь. Так мы с ним играли. Он ведь, как и моя мать, похоронен не на родине. Он обожал Италию. «Куда вы? В Италию — зимой?» — «Италия в декабре — это как плавающая Грета Гарбо»».
Они с Бродским даже ресторан открыли вместе. «Русский самовар» — где гости до сих пор могут встретиться и пообедать вместе с Мишей, правда, в последнее время застать его там уже трудновато. Но можно.
Бродский умер в день рождения Барышникова -27 января. На похороны друга в Венецию Миша прилетел. И по сию пору он читает стихи друга как бы заново, как будто тот живой и продолжает писать. Читает по-русски и по-английски, берет с собой в поездки очередной томик. Однажды он сказал, что верит, будто Бродский — и Оттуда — до сих пор помогает ему жить.
Сергей Юрский: «Знаете, сейчас Миша стал очень иностранным человеком. Ему хорошо живется в Нью-Йорке. Ему идет этот город, и он идет этому городу. Но у него уже никогда нет времени посмотреть спектакли, которые мы привозили туда, а у нас, к сожалению, не было времени посмотреть его живьем. Только на пленке.
Нам даже не удавалось просто долго посидеть вместе и выпить — то у нас спектакль, то у него, то он за рулем, то у нас выступление.
Однажды там, году в 89-м, Бродский сказал нам, что идет на крестины Мышиного сына. Пришли вместе в полупустую церковь, где было всего человек 15. Мы были взволнованы, а Миша был строг, нейтрален, очень сдержан.
Потом мы зашли отметить это событие в какой-то маленький ресторанчик поблизости, в Даунтауне. С новокрещенным, младенцем, естественно.
Как раз в этот период был введен весьма строгий запрет на курение в ресторанах, Миша тут же сказал, что сейчас все уладит, но даже ему это не удалось. В результате Бродского выгнали дымить на улицу. Он курил в одиночестве, пуская дым прямо в стекло, за которым сидела наша компания».

Михаил Козаков: «Во время гастролей его балета в Израиле я зашел к нему за кулисы выразить свое восхищение и увидел безмерно уставшего человека, в халате, небрежно накинутом на голое тело. Меня просто поразили его ноги -рабочие ноги артиста балета, -раздолбанные, в шрамах, со вздутыми венами и сбитыми пальцами…»
В 75-м случилась трагедия — Барышников сломал ногу. Гипс, костыли. Пять операций на колене, вечный лед после выступления, прихрамывающая походка. Он преодолел все и вновь стал танцевать.

Его женщины

Мария Рива, дочь Марлен Дитрих: «Это было в Париже. В 1986 году. В восемьдесят пять лет маме была присуждена премия Американской ассоциации высокой моды. Получить вместо нее премию пригласили ее внука Дэвида, но Дитрих отвергла его кандидатуру, предпочтя найти какую-нибудь знаменитость, лучше всего — человека, прославившегося благодаря своим ногам. Она разыскала нью-йоркский номер домашнего телефона Михаила Барышникова (хотя лично с ним никогда не встречалась) и попросила его получить эту премию, после чего безумно в него влюбилась. Через несколько недель она позвонила мне с просьбой составить несколько любовных фраз по-русски, чтобы завершить долгий телефонный марафон через Атлантику подходящими к случаю страстными признаниями на его родном языке.
— Ах, дорогая, если бы ты его слышала! Он великолепен! Такой мягкий, такой лиричный, такой романтический! Представляешь, когда я первый раз ему позвонила, я подумала, что неправильно набрала номер. Мне ответил странный голос с этим кошмарным американским гнусавым выговором! Но это был он! Уму непостижимо! Ведь он же русский!
Я сказала ему: «Я была влюблена в Нуриева, но теперь я люблю вас! Вы гораздо лучший танцор, чем он, и вы настоящий мужчина!»
Он хочет приехать со мною повидаться. Разумеется, это невозможно, но было бы так приятно… После всех этих пустых лет я бы разгорячилась и, наверное, там, «внизу» опять что-то напряглось. Ему бы это понравилось. И даже спать с ним было бы приятно…»
Он был окружен поклонницами всегда, задолго до того, как в него стали влюбляться по телефону. И вопреки стандартным легендам о мужчинах-танцорах не был геем. Когда он служил в Кировском театре, жил он — «звезда сцены» — в крошечной ленинградской комнатушке, где мебель заменяли картонные ящики, а друзья входили в гости прямо через окно. Но весело там было, и азартно, и дружно. Когда у него появилась наконец приличная однокомнатная квартира в двух шагах от театра, к нему переехала Таня Кольцова — его первая жена, гражданская, очень переживающая свое не совсем законное положение, но верная подруга и достойная партнерша в балетных спектаклях.
В 72-м они расстались.
Когда на гастроли в Ленинград приехал легендарный Джордж Баланчин со своей труппой, Миша не пропускал ни одного их спектакля. Тогда же он впервые встретил свою будущую партнершу (сама она называла их встречу «судьбой») — Гелей Киркланд.
Позже, уже в Америке у них сложился потрясающий творческий дуэт. А в жизни их связала любовь. Если бы не пристрастие Гелей к наркотикам, Киркланд считалась бы в истории мирового балета одной из лучших балерин XX века и, возможно, навсегда осталась бы с Мишей.
Он влюбился в «девушку Кинг-Конга» Джессику Лэнг. Их дочь, Александра, сейчас уже вышла замуж и родила дочь.

В «любовном списке» Барышникова — несколько нашумевших романов. Среди них — с шальной Лайзой Миннелли — партнершей по мюзиклу «Барышников на Бродвее». С Сарой Джессикой Паркер – возлюбленной по «Сексу в большом городе», где Барышников выступил в роли странного русского художника.
Со всеми своими женщинами он остался «в друзьях». Им нечего предъявить ему в качестве претензий. У них у всех была только одна соперница — его работа.
Его нынешняя жена — бывшая балерина Лиза Рейнхарт — тихая подруга и верная спутница своего яркого мужа, родила ему троих детей. На крестинах старшего — Питера и присутствовали в конце 80-х Бродский вместе с Юрским и Теняковой. Сейчас Питер уже сам ставит спектакли.
Семья постоянно живет под Нью-Йорком, иногда в Париже, есть еще вилла в Доминиканской Республике, в райском уголке, рядом с поместьями друзей Оскара де ла Ренты и Хулио Иглесиаса.

Чем он живет

«Единственный белый, который танцует, как черный». Так говорят о нем самые знаменитые чернокожие балерины.
Он работал в American Ballet Theatre и как солист, и как художественный руководитель. Работал с Баланчиным. Барышников еще в Ленинграде мечтал танцевать у Мистера Б и исполнил свою мечту.
Затем возглавил АБТ, создал театр-модерн, новый проект «White Oak Dance Project» (OAK), по названию поместья своего благодетеля и спонсора Хаварда Гилмана. Пять лет назад Барышников вновь меняет курс — распускает труппу OAK и занимается новым проектом — Центром искусств в Нью-Йорке.
Барышников сам себе выстраивает репертуар, сам подбирает артистов, приглашает только тех хореографов, с которыми хочет работать.
Бродский когда-то сказал: «Для того чтобы жить в Америке, нужно что-то полюбить в этой стране». Барышников полюбил прежде всего свободу. Свободу творчества и свободу предпринимательства.
Барышников умело делает свой бизнес. Даже та часть бизнеса, которая эксплуатирует его имя, достаточна, чтобы воспринимать его деловые качества всерьез. «Слава Богу, мне не приходится зарабатывать деньги на себя и содержание семьи танцем. Мой бизнес обеспечивает меня, чтобы я мог заниматься искусством. Между прочим, содержание балетной труппы «White Oak Dance Project» — дорогое удовольствие. Это частный театр, от правительства мы не получаем ни копейки. Я и мое имя обеспечиваем кассу этому театру. Когда денег нет, я их плачу всему театру, а в нем 25 человек — из собственного кармана».
О его великодушии ходят легенды, но это правда. Он давал деньги на издательские проекты в России, оплачивал лечение друзей, делал благотворительные взносы. Он помогал умирающему Баланчину — даже приносил ему любимую еду — шашлыки. Помогал Юзу Алешковскому. Патрик Суэйзи мечтал когда-то танцевать с ним в шоу, но помешала травма колена. Добрые отношения сохранились у них до самой смерти Патрика. Барышников оплатил его похороны.
У балетных время на вес золота. Так он и танцевал бы в Кировском «Жизель» лет до тридцати пяти, а потом — на пенсию, в педагоги, в никуда. А так перед ним открылся весь мир. Новая пластика, новые образы, все новое… Он сэкономил время.
Он увлекается многим — собирает живопись, играет на музыкальных инструментах, а в последние годы еще и увлекся фотографией. Совершенно неожиданно, и уже более 20 лет предстает перед своими поклонниками как фотомастер. Его фотоработы оценил даже признанный мастер Ричард Аведон.
К своему внешнему виду Барышников равнодушен, хотя всю жизнь дружит с Валентине. Как правило, носит свитер, черные джинсы или кожаные штаны, к которым иногда добавляет френчеобразный пиджак. В его гардеробе больше всего разных маек с эмблемами танцевальных групп. В нем нет ничего от художника-небожителя, не от мира сего.

Он пока не собирается прекращать танцевать на сцене. Его тело все еще в прекрасной форме. Это доказывает работа известного фотографа Энни Лейбовиц по мотивам мультфильмов Уолта Диснея. Барышников там в образе Питера Пэна. И облик его все еще мальчишеский.
«… Продолжать танцевать «Жизель»… Ну, что ж, я бы мог. Я в такой форме, что мог бы совершенно спокойно завтра станцевать «Жизель», ну, не завтра -через неделю. Но для меня это будет совершенно бессмысленный шаг, хотя спектакль может быть довольно интересным. Старый ловелас выходит в трико… Забавно».
В спектакле «Mr. XYZ» Барышников сыграл дряхлого старика с клюкой, который вспоминает о своей молодости. Вдруг преображаясь и становясь тем красавцем, каким когда-то был. Это тоже почти автобиографический спектакль с прямыми отсылами к своим прежним ролям. С возлюбленными, кружащимися вокруг него, как бабочки, с инвалидным креслом, в котором завершает свой земной путь грациозный и ловкий некогда человек.
Но тема расставания с миром, который так одарил его, все чаще появляется в его работах. Вопреки, вопреки…но все же… И как-то по окончании балетного номера «Биение сердца» (а в нем он танцует под стук собственного сердца, к которому прикреплены датчики), когда в финале он уходит во тьму, а сердце все еще стучит, звук внезапно выключили. И зал оцепенел. Все решили, что сердце Барышникова остановилось. Но тут на сцену вышел светящийся улыбкой Misha, и зал выдохнул и устроил ему овацию.
На грани. По канату идет… упадет-пропадет… В его творчестве всегда живет печаль.

По материалам http://www.liveinternet.ru
Автор Seniorin