Еврейский Мир

         95 лет прошло со дня смерти известного писателя, представителя Серебряного века русской литературы Леонида Николаевича Андреева (1871 – 1919). Несмотря на патетический настрой произведений, литературный язык Андреева, напористый и экспрессивный, с подчёркнутым символизмом, встречал широкий отклик в художественной и интеллигентской среде дореволюционной России. Положительные отзывы об Андрееве оставили Максим Горький, Рерих, Репин, Блок, Чехов и многие другие. Произведения Андреева отличает резкость контрастов, неожиданные повороты сюжета, в сочетании со схематической простотой слога. Последнее крупное произведение Андреева, написанное под влиянием мировой войны и революции, — «Записки сатаны». Он жил с семьей на даче в Финляндии и в декабре 1917 после получения Финляндией самостоятельности оказался в эмиграции.

       Писателя, без каких-либо натяжек, можно назвать другом еврейского народа, наряду с такими корифеями России как Горький, Короленко, Лесков, Бердяев и др. В первое десятилетие 20-го века Андреев был очень популярен в России и за её пределами, его творчество было высоко оценено профессиональной литературной критикой. В СССР Андреев был вычеркнут из русской советской литературы за то, что он выступал против революционного насилия и за его нападки на большевиков. Еврейский вопрос он неоднократно характеризовал как «горб» русского человека и как «гвозди, вбитые в наши головы». Виктория Левитина в своей книге «Русский театр и евреи» выразила мнение, что его интерес к еврейскому вопросу возник у него после ознакомления в 1904 с пьесой Евгения Чирикова «Евреи». Не менее важным является еврейское происхождение его второй жены (факт, который не упоминается ни в одной биографии писателя). В повести Андреева «Иуда Искариот» (1907) отражается ужас страданий Иуды, в которых, быть может, больше святости, чем в страданиях Христа. Такое восприятие еврейской судьбы ещё сильнее выражено в пьесе «Анатэма»(1909), в которой судьба главного героя, Давида Лейзера явно напоминает судьбу Христа. Пьеса была запрещена цензурой в 1910 после нескольких спектаклей. Еврейская судьба является темой трагикомического скетча «Упрямый попугай» (1911), герой которого — еврей Мендл. Страдания современного ему еврея, которые, по мнению писателя сродни мучениям Иова и Христа занимали Андреева и в его очерке «Ночной разговор»(1915) и в рассказе «Раненый» (1916), в котором описывается одиночество умирающего в военном госпитале солдата-еврея во время Первой Мировой Войны. Андреев написал ряд произведений на библейские и евангельские мотивы, и во всех этих произведениях страдания еврея ужаснее страданий нееврея. Андреев участвовал в общественной деятельности по защите прав евреев в России. Вместе с Горьким и Фёдором Соллогубом он принял участие в создании «Российского общества по изучению еврейской жизни», которое начало свою деятельность с опроса писателей и русских общественных деятелей по поводу антисемитизма. Общество опубликовало обращение против антисемитизма, которое подписали свыше двухсот русских писателей и общественных деятелей.

       В 1914 писатель опубликовал статью «Первая ступень (о еврейском вопросе)»,  которая появилась в виде отдельной брошюры в Одессе (1914) и в Москве (1916). Приведу характерные высказывания Леонида Николаевича на еврейскую тематику.

*****                                                                                                                                                                                  

В еврейском «вопросе» нет никакого вопроса, – я, русский интеллигент, счастливый представитель державного племени, чувствовал себя бессильным и обреченным лишь на бесплоднейшее томление духа…Сожительствуя с евреями как их согражданин, находясь с ними в постоянных сношениях, личных, деловых, товарищеских на почве совместной общественной работы, я таким образом каждый день буквально лицом к лицу становился перед еврейским «вопросом» – и каждый день с невыносимой остротой испытывал всю фальшь и жалкую двусмысленность моего положения как угнетателя поневоле.

* В докторском кабинете, у себя за столом, в редакции, на улице, наконец, даже в тюрьме, где одинаково с евреем выполнял я общественную повинность, – я всюду, везде оставался привилегированным «русским», представителем державного племени, бароном, хотя без баронского герба. И с ужасом я видел, как даже в глазах друга-еврея мелькает какая-то тень… какие-то страшные образы встают за моими русскими и дружескими плечами и в мою искреннюю речь о «гражданстве мира» вплетают совсем неподходящие звуки и голоса… А ведь он меня знал, знал мое отношение к евреям, – а что же с теми, которым известно про меня только то, что я «русский»?

* Помню, как я однажды целую ночь спорил с одним талантливейшим писателем-евреем, моим случайным и радостным гостем. И я убеждал его, что он, редкий мастер слова, должен писать, а он упорно твердил, что, всей своей душой художника любя русский язык, он не может писать на нем – на том языке, где существует слово «жид». Конечно, логика была за мною, но за ним стояла какая-то темная правда (она не всегда бывает светлою), и я чувствовал, что постепенно мои горячие убеждения начинают звучать фальшью и дешевым пустозвонством…

* Не могу здесь не вспомнить о кошмарном, в свое время нашумевшем случае с Е.Н. Чириковым: благороднейший и пламенный защитник гонимого племени, автор драмы «Евреи», послужившей, как ни одна другая русская драма, к рассеянию злостного предрассудка, – он вдруг самым бессмысленным образом, без тени каких бы то ни было оснований, был оскорблен обвинением в антисемитизме; и нужно было еще доказывать, что это – неправда. Какая тяжелая, какая со всех сторон позорная бессмыслица!..

* Смешно теперь и дико подумать, что наше пресловутое «варварство», в котором обвиняют нас враги и которое наших друзей делает столь нерешительными и конфузливыми, все целиком и исключительно основано на нашем еврейском вопросе и его кровавых эксцессах. Отнимите от России эти эксцессы, оставьте даже антисемитизм, но в тех, внешне пристойных формах, в которых его доживают зады самой Европы, и мы сразу станем очень приличными европейцами, отнюдь не азиатами и варварами, место которых – за Уралом. Да, конечно, мы очень отстали в культурном отношении, крайне слабо развита наша промышленно-экономическая жизнь, не высока наша гражданственность, и во всех формах быта чувствуется ясно, что мы еще только начинаем и уже сделали довольно много для народа, который всего пятьдесят лет назад уничтожил крепостное право, и в крайнем случае справедливый европеец может упрекнуть нас только в малокультурности.

* Но произнесите рядом с «русским» слово «еврей» – и я сразу становлюсь варваром, темным и страшным человеком, от которого веет холодом и мраком на светозарную Европу; тотчас же начинают меня ненавидеть в Америке, презирать в Англии и Франции, с быстротою театральных превращений из соотечественника Толстого я превращаюсь в родного брата тех, которые загоняют гвозди в голову, – я варвар. И даже немецкий антисемит, существо тупое и ничтожное, смотрит на меня свысока и предупреждает Англию: смотрите, с кем вы идете – ведь это те самые, которые!..

* Еврейской трагической любви к России соответствует наша столь же трагическая в своей верности и неразделенности любовь к Европе, – ведь мы сами евреи Европы, наша граница – та же черта оседлости нашей, своеобразное российское Гетто. И пусть наши Пушкин и Достоевский, как ваш Бялик, доказывают Европе, что мы – тоже люди… нам не верят, как не верят и вам: вот то равенство, в котором можем все мы почерпать горькое утешение, вот та кара, которою справедливая жизнь мстит русским за страдания евреев!..

* Если для самих евреев черта оседлости, норма и прочее являлось роковым и неподвижным фактом, то для меня, русского, она служила чем-то вроде горба на спине. Когдa влез мне на спину «еврейский вопрос»? Я не знаю. Я родился с ним и под ним. Надо всем понять, что конец еврейских страданий – начало нашего самоуважения, без которого России не быть. (Из статьи ”Первая ступень” в литературном сборнике ”Щит”, Москва. 1916 – А.З.)

Под занавес приведу высказывание Леонида Андреева о евреях в письме к Максиму Горькому, звучащее, возможно, как диссонанс к приведенному выше тексту. Из песни слов не выкинешь:

«Но все-таки о евреях ты что-то выдумываешь, тут у тебя — литература. Я не люблю их, они меня стесняют. Я чувствую себя обязанным говорить им комплименты, относиться к ним с осторожностью. Это возбуждает у меня охоту рассказывать им веселые еврейские анекдоты, в которых всегда лестно и хвастливо подчеркнуто остроумие евреев. Но я не умею рассказывать анекдоты и мне всегда трудно с евреями».

                             Источник:   www.zelikm.com    — «Евреи глазами именитых друзей и недругов»

Оцените пост

(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)

Загрузка...

Поделиться