Окончание. Начало в № 699
Вскоре случилось событие, которое потрясло 2-й кавкорпус. В августе 1925 г. в совхозе Чабанка был убит Григорий Котовский. Соломон лишился могущественного покровителя и остался на той же должности в Умани еще на целых пять лет.
В 1929 году отправили Соломона в Киев на высшие кавкурсы, а по возвращении назначили командиром дивизиона в кавалерийский полк, дислоцированный в молдавском городе Тирасполе. Это было повышение – дивизион состоял из трех эскадронов – около 200 всадников. Забот стало больше, но и зарплата выросла, что было весьма кстати: в семье появился ребенок, которого назвали Иосифом.
В 1935 году Соломон становится командиром своего полка, а поскольку к тому времени в Красной Армии введены были воинские звания, то ему присвоили полковничье – четыре «шпалы» в каждой петлице на воротнике гимнастерки. Теперь семья занимала самую лучшую квартиру в поселке краскомов – две комнаты и кухню, впрочем, без всяких удобств, кроме электрического освещения и телефона, положенного комполка по штату.
Сюда, к гостеприимному хозяину, нередко приезжали сослуживцы по 2-му кавкорпусу, а иногда и Николай Криворучко, принявший корпус вскоре после убийства Котовского. Фаня готовила ужин, на столе в изобилии – молдавское вино. Задушевные разговоры, воспоминания затягивались до глубокой ночи.
В начале 1936 г. Соломона вызвали в Одессу, побеседовали в штабе округа и объявили, что ему предстоит годичная командировка в Китай. Задание секретное, для всех, мол, просто – убывает на Дальний Восток. Что ж, не привыкать. Сдал дела заместителю, попрощался с полком, построенным на плацу, попрощался с конем в деннике. Даже жене не сказал, куда и зачем уезжает, она проводила его на вокзал и осталась. Ждать – привычное дело для жены военного.
Он вернулся через полтора года летом 1937 с орденом Боевого Красного Знамени – большая награда по тем временам. Принял полк и приступил к командованию. Между тем, Красную Армию уже настигла волна репрессий. Сталин, руками одного из бесчисленных палачей, Николая Ежова, чистил страну и армию от ни в чем не повинных граждан и воинов.
В 20-ю годовщину Красной Армии была учреждена серебряная медаль «ХХ лет РККА», которой к 23 февраля 1938 года награждались высшие и старшие командиры, прослужившие два десятилетия. Получил ее и полковник Соломон Гороход. А ровно через месяц, 23 марта, за ним пришли. Вместе с Соломоном были арестованы начальник штаба, комиссар и почти все старшие командиры полка. Много лет спустя выяснилось, что всех их обвиняли в причастности к «заговору комкора Криворучко». Сфабрикованный следователями заговор, якобы состоял в том, что «соучастники», бывшие сослуживцы комкора, по его сигналу должны были взбунтоваться, идти в Бессарабию и там сдаться румынским властям.
Сам Николай Криворучко, в то время первый заместитель командующего войсками Белорусского Военного Округа, уже был арестован. По данным книги О. Сувенирова «Трагедия РККА», Криворучко, отличавшийся неимоверной физической силой, на первом же допросе «схватил следователя и задушил, а потом, действуя его телом как дубиной, отбивался от бросившихся на него охранников, пока не был застрелен ими».
Нет, однако, никаких сведений о том, как вел себя на допросах полковник С. Гороход, который и ростом, и силушкой превосходил своего начальника и друга. Но, судя по тому, что не был расстрелян, очевидно, несмотря на пытки, он не подписал обвинений. Ибо Соломон вернулся домой в конце 1939 года, когда стали выпускать некоторых старших командиров и генералов. Он был изможден до предела. В тираспольском НКВД ему назвали адрес каморки, где ютилась семья, которую не репрессировали, а только выгнали из квартиры комполка. Соломону даже вернули его обмундирование: видать, среди местных чекистов не нашлось никого, кому оно было бы впору.
В полку Соломон не застал ни одного из своих старших командиров. Они сгинули в ГУЛАГе. Их должности занимали комэски, в основном, лейтенанты. Кроме этого, не было в полку былого порядка, подтянутости. Немудрено, аресты подкосили все, что держалось на опыте старших командиров, на их требовательности, инициативе, выработанных десятилетиями военной службы.
И полковник, с присущей ему спокойной настойчивостью, взялся за восстановление боеспособности своих кавалеристов. Полевые выездки, полигонные занятия, тревоги и учения следовали сплошной чередой. И к лету 1940 года боеготовность полка была восстановлена.
А тут подоспело 28 июня, день, когда поднятый по тревоге полк двинулся по мосту через Днестр в Бессарабию. Эскадроны на рысях прошли по молдавским проселкам, по улочкам города Бельцы и остановились на его окраине в казармах румынской гусарской бригады, которая накануне ушла в Бухарест. Вскоре приехали и семьи командиров, их поселили в особняках местных богатеев, бежавших с румынами, и тех, кого чекисты погнали в Сибирь.
В ночь на 22 июня полк, поднятый по тревоге, ушел в район сосредоточения. Но не успели бойцы отдать лошадей коноводам, как над ними появились самолеты с крестами. Стали рваться бомбы, захлестали пулеметные очереди. Ошеломленные бойцы, не обученные сопротивлению такого рода воздушной атаке, в панике разбегались, а немцы расстреливали их. К рассвету полк потерял значительную часть личного состава и коней.
Полковник, однако, сумел организовать эвакуацию всех командирских семей, обеспечив их денежными аттестатами и предоставив почти весь автотранспорт полка. Выяснилось, что поступил Соломон вполне осмотрительно, потому что Бельцы уже вскоре были заняты немцами. Он таким образом спас многих жен и детей командиров своего полка.
Полк уже после первого налета авиации вынужден был перейти к обороне, и из кавалерийского превратился в пехотный.
Почти всем семьям разосланы были впоследствии стандартные справки о том, что имярек не числится среди убитых, раненых и пропавших без вести. И славный кавалерийский полк, видимо, тоже ушел в небытие, как исчезли с полей сражений гораздо более крупные части и соединения.
Семья полковника, потерявшая в ходе долгой эвакуации почти все вещи, оказалась, в конце концов, на Урале, где и бедовала всю войну. В 1945 старшего сына призвали в армию, в военное училище, а жена с младшим вернулась в Молдавию и осела в Кишиневе, где ей выделили крохотную каморку. Работала она на почте, Иосиф стал офицером, младший сын – инженером, и оба, как могли, поддерживали мать, которая так и не вышла замуж.
Солнечным весенним утром 1956 года к почтовому окошку Фани подошел пожилой мужчина и тихо спросил: «Вы ведь жена полковника Соломона Горохода?» Услышав утвердительный ответ, сказал: «А я был его начальником штаба, может, вспомните – майор Николай Вертоградов?» Фаня вглядывалась в худое изможденное лицо и не могла признать человека, которого видела не раз.
Потом сидели они за скудным столом в ее каморке. Фаня и младший сын внимательно слушали рассказ бывшего начштаба о судьбе его полка.
– Еще дней десять после начала войны мы занимали оборону в западной Бессарабии, пока нас не обошли с фланга, и тогда начали отступать. В сущности, с самого начала полк использовался как пехота. Ни разу не пришлось идти в атаку лавой, как учились, ни применять тачанки для создания пулеметной завесы. Легендарные эти тачанки превратились в конные повозки для полкового имущества.
За месяц отступления потеряли многих товарищей и почти всех коней. А в начале августа немцы окружили армии нашего Южного фронта, замкнув кольцо в районе Умани. Остатки полка в то время находились в лесах у южного Буга. Соломон Зельманович тогда сказал, что места эти знает, служил здесь во
2-м кавкорпусе Котовского, а в Умани женился.
Полковник осмотрел лес, где мы нашли пристанище. Позади была река, а за лесом – дорога на Первомайск и Одессу. Никакой связи со своими частями не было, и где они – неизвестно. А вот германские колонны, на автомашинах и пешие, шли по шоссе беспрерывно.
От полка остались человек 60, да верховых коней два десятка. Патронов почти не было. Но командир решил, что надо прорываться к своим, обходя Умань с юга. И мы уже изготовились к походу, когда наблюдатели с опушки сообщили: немцы разворачиваются цепью, собираются прочесывать лес.
И командир тогда сказал мне: «Давай, Вертоградов, забирай все патроны и с пешими бойцами пробивайся к своим. А мы, на конях, атакуем немцев, задержим их». – И добавил: «Хоть разок порубаем от души».
Ну, мы быстро собрались, дозарядили оружие, попрощались и пошли по тропке на восток. И еще слышали такую знакомую команду полковника: «По коням! Шашки вон! В атаку лавой, за мной, вперед!» А потом от местных слыхали, что вырвались из леса конники, впереди великан на черном коне и славно порубали врагов. Но и сами все погибли, когда немцы опомнились и открыли огонь.
Да и мы далеко не ушли. Через день нас окружили и после короткого боя побили почти всех. Я был ранен и попал в плен. А потом до конца войны мыкался в германских лагерях. И хоть Родине не изменял, у Власова не служил, все равно получил «десятку». Вот недавно только выпустили, семьи нет, и я решил податься в Молдавию, где служил.
Фаня запомнила его и почти дословно повторила в письме Иосифу, который служил в дальнем гарнизоне. Просила: «Когда поедешь в отпуск, постарайся найти, где похоронили папу». Сын был холост тогда и осенью отправился в Умань, а оттуда – в те места, где отец повел своих конников в последнюю атаку.
Он нашел хуторок неподалеку от леска, о котором рассказывал Вертоградов, нашел и людей, хоронивших командира – великана и его бойцов в братской могиле по приказу германского офицера. Прошло более 15 лет после этого, но никто даже колышка не вбил на небольшом бугорке, что насыпали над трупами павших воинов. Лейтенант это сделал сам и прибил дощечку с надписью: «Здесь похоронены кавалеристы полковника С. Горохода и он сам». Он сфотографировал могилу и привез матери в Кишинев.
… А через 50 лет она скончалась в израильском городе Хайфа, где жила с младшим сыном. И завещала на могиле рядом с ее именем написать имя мужа. Так и сделал младший сын, поставивший плиту на могиле матери. Теперь Фаня вместе Соломоном… Хотя бы так…
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
