РАСКАЯВШИЙСЯ ДОНОСЧИК
Разные были люди на этом собрании. И сознательно причинявшие вред другим, и безразличные, и молча сочувствовавшие… Где они сейчас? Что с ними? Хотел бы я их увидеть.
Где, например, Федор Тарасович, который подошел ко мне после собрания довольный, и стал рассказывать, как он следил за мной и в каких местах меня видел. Жил в Казани один старый рав, я его навестил однажды, так он и там меня выследил…
В школе работал один неприятный человек, учитель физики Ахманов, чуваш. Потом я узнал, он писал доносы на завуча, еврея Штейнмана, и на меня. Причем такую чушь, что нарочно не придумаешь: Зильбер якобы ничего не делает на уроке, просто развлекает класс разными байками. Тогда как я – можете мне поверить – очень усердно работал.
Этот человек был тяжел не только по отношению ко мне. Помогать отцу его обязали по суду, и отец, который предпочитал с ним не встречаться, получал деньги не от сына, а приходил за ними в школьную бухгалтерию.
Так вот, этот доносчик раскаялся.
Незадолго до того, как меня сняли с работы, Ахманов вдруг вызвал меня в раздевалку (там можно было поговорить наедине).
– Слушай, Исаак Яковлевич, я тебе сделал много зла, доносы на тебя писал. Прости меня, пожалуйста.
Я спрашиваю:
– С чего это ты? Он говорит:
– Я видел во сне тебя и хотел поцеловать, но мне сказали: «Нет, ты недостоин». И велели просить прощения.
Я сказал, что мне от него ничего не надо.
После собрания этот Ахманов со своим дружком, учителем литературы, меня провожал. Ахманов предложил:
– У меня два дома в Чувашии. Можешь жить, сколько хочешь.
– Ты не падай духом, – говорил он. – Близко время, когда десять человек из разных народов схватят за полу еврея и скажут: «Пойдем с вами, ибо мы слышали, что Б-г с вами».
Действительно, в книгах пророков (Зхарья, 823) есть такие слова: «Так сказал Б-г воинств: в те дни схватятся десять человек из всех народов разноязычных и держаться будут за полу иудея, говоря: пойдем с вами, ибо слышали мы, что с вами Б-г».
Оказывается, в детстве Ахманов читал Танах.
Больше я его не видел. В школе я уже не работал, а вскоре и вовсе вынужден был бежать из Казани.
«Мы с сестрой сидели дома и ждали.
Отец с матерью пришли, когда уже начало темнеть. На них лица не было. Они рассказали, что их уволили с работы. Но не это их волновало: самым опасным было решение забрать детей – Сару и меня. Мы тяжело переживали…»
Из рассказа рава Бенциона
ПОСЛЕ СОБРАНИЯ
Каждый стук в дверь бросал нас в дрожь. Мы боялись, что пришли забирать детей…
Газета напечатала еще одну статью, о собрании. Там сообщалось, что подтвердились все перечисленные преступления и были вскрыты еще и другие: я никогда не ел в столовой, люди видели, как в субботу я прохожу пешком многокилометровые расстояния, и так далее.
Было ясно, что власти хотели заставить меня публично отречься от веры. Кое-кто из знакомых говорил:
– Почему бы не сделать? Все поймут, что это вынужденная ложь. Но, конечно, делать это было нельзя.
Наша русская соседка тетя Тося в те дни сказала мне:
– Если вы, Исаак Яковлевич, откажетесь от Б-га, кто же тогда останется с Б-гом?
О потере работы мы с женой и не думали – в ужас приводило страшное решение забрать детей. Что делать, чтобы не забрали?
Гита пошла в райком, в отдел агитации и пропаганды, и обратилась к человеку, чей голос был решающим:
– Хотите, я приведу к вам детей, и вы увидите, что не такие уж они несчастные?
Он был неглупый человек и сказал:
– Я все понимаю, мне не надо с ними знакомиться. У нас два условия. Если хоть одно из них не будет выполнено, решение забрать детей войдет в силу. Первое – чтобы дети не появлялись в синагоге, второе – чтобы перешли в обычную школу. Но запомните: если их увидят в молельном доме – пеняйте на себя! Пока оставляю.
Большое дело сделал этот человек. Дети были в его руках, а он их не забрал. Спас жизнь! Фамилия его – Зернов. Надо сказать правду, терпел я только от властей. Все остальные, включая соседей, относились к нам с симпатией. Например, хозяин, у которого мы снимали квартиру, видел, разумеется, что я человек религиозный, но это ему не мешало. Я построил в саду сукку, и все те годы, что я был в лагере, будочка стояла, хозяин ее не тронул. Пока я сидел, он снизил цену за квартиру, понимая, что Гита одна содержит семью.
И в этой истории с нами боролся только КГБ: ни евреи из активных партийцев, ни нееврейские соседи в дело не вмешивались.
Когда после увольнения я забирал документы из школы, директор и учителя пытались как-то объясниться:
– Извини, Исаак Яковлевич, что мы против тебя выступали. Нас просто дрессировали, как собак, и велели сказать то-то и то-то.
– Я им толкую, – рассказывал директор, настоящий старый чекист, – если вы знаете, что нужно говорить, так, может, и говорите сами? А они: «Нет, говорить будешь ты. А мы тебе дадим материал».
Отношение со стороны окружающих было скорее сочувственным. Помню, Бенцион играл во дворе с детьми, и кто-то из них стал его задирать, бросать в него камни. Наши русские соседи вступились:
– Их и так уже преследуют. Что ты еще его трогаешь? Некоторые евреи опасались вступать с нами в контакт, но были и такие, что хотели помочь.
История наша наделала шуму. Я понимал, что после фельетона мне и истопником на свечную фабрику не устроиться. Я отправился за Волгу, в поселок Васильево, в часе езды от Казани. Там был стекольный завод. Я договорился, что буду стеклодувом.
БЕГСТВО
Приезжаю домой поздно вечером, усталый.
Нахожу повестку: «Просим Вас и Вашу жену Гиту Вениаминовну явиться в Комитет государственной безопасности». Вызов был на сегодня.
Идти было уже поздно. Да и вообще, подумал я, что-то не очень хочется. Войти-то я смогу, а выйти – неизвестно. Так как же быть? Бежать? Помню, жена говорит:
– Куда ты убежишь? Тебя все равно поймают. Ведь могут объявить всесоюзный розыск.
Дети, конечно, знали наши дела, и маленький Бенцион вдруг выпалил: «Папа, убегай!»
Я решил посоветоваться со знакомой женщиной – прокурором. Она говорит:
– Подписки о невыезде вы не давали – розыск объявить нельзя. Вызов в КГБ ни к чему вас не обязывает – вы его не видели. Еще можете как-то исчезнуть.
Я вернулся домой, взял талит и тфилин, больше ничего, попрощался с женой:
– Куда пойду – не знаю. Когда смогу – сообщу.
В половине четвертого ночи я зашел к знакомым за деньгами. Добрался до вокзала, купил билет в Москву и поехал.
«В назначенный в очередной повестке день мама пошла в НКВД одна. Перед тем, как идти на допрос, она оставила нам письмо для бабушки и предупредила: если она через час – два не вернется, мы должны отправить это письмо бабушке в Кзыл-Орду. В письме она просила бабушку приехать и забрать нас.
В НКВД маме сказали:
– Нам нужны не вы, а ваш муж. Мы вообще-то можем его сами привести, но вам же будет лучше, если вы его позовете.
Мама сказала, что не знает, куда исчез муж. На нее кричали:
– Человек не вернулся домой, вышел вечером и пропал – почему ты не заявила в милицию? Мы придем к тебе домой и проверим. Он прячется где-то.
Она сказала:
– Проверяйте».
Из рассказа Сары
«Представитель КГБ несколько раз был у нас дома, допрашивал маму. Один раз, помню, он ей сказал:
– Что ж вы думаете: с высшим образованием мы будем отпускать?
Зная, что материальные возможности отца очень ограничены, в КГБ не предполагали, что он сразу возьмет и уедет. Они считали, что он скрывается где-то в городе. Кто пойдет к нему? Естественно, дети! Когда мы с Сарой шли куда-то, даже в магазин за продуктами, мы замечали, что за нами всегда кто-то следит.
Пока мы не знали, что с отцом, было очень тревожно».
Из рассказа рава Бенциона
«Мама перевела меня в обычную дневную школу уже после отъезда папы. Чтобы не нарушать субботу, я в этот день оставляла портфель в школе, а уроки делала рано утром перед занятиями в понедельник.
Одна учительница в новой школе проявила ко мне большой интерес. Она подошла и стала «сердечно» расспрашивать, как у нас дела, где папа… Я сказала, что ничего не знаю, и пустила слезу. На этом «сердечная беседа» закончилась.
Мама очень волновалась, не получая вестей от папы. Женщина – юрист, что посоветовала папе скрыться, успокоила ее: если человек не совершил такого преступления, чтобы можно было объявить его всесоюзный розыск, и исчез на какое-то время, власти должны закрыть его дело. Вот если бы папа остался на месте, на него можно было бы «давить». Кроме того, казанскому НКВД уже ясно, что они упустили папу, и для них это серьезный провал, который они сами хотели бы скрыть. Мама это прекрасно понимала, ведь в свое время она прошла «школу» у Дубина.
Когда папа наконец сумел из Ташкента сообщить письмом, куда нам ехать, он не забыл дать в нем маме и такую «инструкцию»: «пристроить к хорошим людям двух кошек и двух щенят, которые жили у нас во дворе».
Из рассказа Сары
Из книги воспоминаний «Чтобы ты остался евреем»
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
