До сих пор не знаю, как и почему, но в пятницу под вечер меня неожиданно выпустили. Я еще успел забежать в синагогу на вечернюю молитву.
Свадьба состоялась вовремя.
Кстати. Я решил не рассказывать маме эту историю, но когда после свадьбы вернулся в Казань, наши соседки Файнштейн и Коган, которые всегда захаживали к маме, неожиданно спросили меня:
– Ицхак, что с тобой было в четверг без четверти пять?
– А что? Они говорят:
– Мы сидели у вас, разговаривали. Вдруг мама вскакивает и начинает бегать по комнате: «Ой, нехорошо с Ицхаком, нехорошо! Б-г знает, что будет!»
Мне вспомнилась история с пожаром. Я не выдержал и все рассказал.
СЕМЬЯ МОЕЙ ЖЕНЫ
С моим тестем реб Биньямином-Ицхаком Зайдманом я не имел чести познакомиться лично. Он сидел, когда мы с его старшей дочерью поженились, а когда он вышел на поселение, сидел я. Когда я вышел, он находился в ссылке и умер как раз, когда ссылка подошла к концу. Так мы и не успели встретиться.
Я много слышал о реб Биньямине от людей, чьим отзывам можно доверять. Они были о нем самого высокого мнения. Рав Аарон Рабинович, женатый на средней дочери реб Биньямина, в предисловии к книге своего отца «Биньян Шломо» (его отец, раввин, был убит немцами в Польше) пишет:
«Святым долгом почитаю вспомнить с хвалой моего тестя – реб Биньямина-Ицхака Зайдмана, истинного праведника, делавшего добро людям, и мою тещу – Фруму-Малку, дом которых был всегда открыт для всех, кто нуждался. Б-г дал мне обрести благосклонность в их глазах и в глазах их дочери Кели, и я взял ее в жены. Так же бесконечна была их любовь и преданность моему брату Шолому-Мордехаю, который был в таком же положении, что и я, а потом взял их дочь Айну в жены».
Рассказ о том, в каком положении находились братья Рабиновичи до встречи с семьей Зайдманов, еще впереди, а пока поговорим о реб Биньямине.
Реб Биньямин родился в Брест-Литовске. Совсем юным он остался сиротой. Попал в Самару (позже, как я уже говорил, Куйбышев). Началась революция, и границу закрыли. Так он навсегда был оторван от своих близких. Вскоре он женился на Фруме-Малке. У них было четверо детей – три дочери и сын.
Реб Биньямин-Ицхак был заготовщик – вырезал из кожи заготовки для обуви. Чтобы не работать в субботу, он всю неделю работал день и ночь, не высыпался, и от этого глаза у него всегда были воспалены и болели. Моя жена, его старшая дочь, рассказывала, что закапывать отцу капли в глаза обычно было ее обязанностью.
Почему он столько работал? Потому что должен был зарабатывать не только на свою семью – он кормил еще многих. Во время войны, когда люди умирали с голоду, у него за субботним столом сидели десять-одиннадцать человек из тех, которым нечего было есть. В его доме всем давали кусок хлеба и тарелку супа. Каждую пятницу его жена варила котел картошки и относила в синагогу – беженцам.
Приехав на свадьбу, я остановился у них в доме (больше негде было) и видел людей, которые там бывали. Один из них, рав Иегошуа-Иегуда-Лейб Меирович, о котором я уже упоминал (он был свидетелем на моей свадьбе), знал наизусть весь Талмуд с Рати и Тосафот, все труды Рамбама и «Шулхан арух». Он хранил в памяти десятитомную энциклопедию «Сде хемед» (эту энциклопедию законов Галахи составил во второй половине прошлого века великий сефардский раввин, мудрец и праведник рав Хаим-Хизкияу Модино, и она по сей день верно служит всем раввинам). В разговоре выяснилось, что в Литве рав Меирович учился у рава Мордехая Рабиновича, брата моей бабушки со стороны матери.
Откуда мне известно, что он все знал на память? Я как-то слышал, что имя Ибн-Эзры, одного из крупнейших комментаторов Торы, упоминается в Тосафот только дважды. Я его спрашиваю:
– Где именно?
Он мгновенно отвечает:
– Кидушин, лист тридцать семь «бет» (в Талмуде нумеруются листы, а не страницы, при этом стороны листа отмечаются буквами «алеф» и «бет»).
И читает весь отрывок из Тосафот наизусть, приводя все высказывания поименно, а потом так же спокойно переходит ко второму отрывку.
Так он отвечал на любой вопрос из Талмуда, о чем ни спроси. Или из «Сде хемед». Например: «Где в «Сде хемед» встречаются имена моих дедушек?» Он сразу говорил, где упоминается дедушка из Рагувы, где дедушка из Режицы. И этот человек ходил зимой в рваных ботинках и был счастлив, что в субботу у него есть тарелка супа в доме моего тестя.
В этот дом приходили многие евреи, и среди них особенно много беженцев из Польши. Власти, которым это не нравилось, ловко использовали обстоятельства. Когда Советы решили сформировать новое, послушное, правительство Польши, против беженцев из Польши сфабриковали обвинение в заговоре. Заявили, что в Куйбышеве действует польский подпольный центр во главе с габаем синагоги и моим тестем (вероятно, сыграло роль еще и то, что в доме у тестя жил рав Мордехай Дубин). Арестовали человек пятнадцать, причем «заговорщики» были все как один евреи. Сначала взяли моего будущего тестя и его зятя Аарона, потом – уже после моей женитьбы – рава Дубина и других…
Один из арестованных с этой группой жив, он сейчас в Тель-Авиве. Помню, он сказал мне хорошее слово – привел стих из Теилим: «Верил я, что еще сумею рассказать, как я страдал» (116.10). Так оно и вышло.
В течение года до ареста реб Биньямина мою будущую жену вызывали на допросы в НКВД. Каждый день она вставала в пять утра и шла на завод, где работала по четырнадцать-пятнадцать часов. И каждую ночь после работы ее «приглашали на собеседование» – так любезно они это называли. С Гиты взяли подписку, что она никому ничего не расскажет. Она, однако, посоветовалась с Дубиным. Дубин ее научил:
– Ничего там не говори. Скажешь одно, помянут другое. Одно только слово, – объяснял он, – «это сосед» или «это брат» – и тебе уже не дадут остановиться. Ты сидишь, и с тобой все сидят. На все вопросы отвечай «не знаю». Это единственный выход.
Гиту сажали на табурет без спинки, напротив садилось несколько человек и начинали задавать вопросы. Следователи выходили, менялись, а она все сидела, по многу часов. Ее спрашивали:
– Почему в доме столько народу, кто приходит, о чем говорят? На все вопросы она отвечала, что приходит с работы усталая и ложится спать – ничего не знает.
Гита рассказывала: напряжение было такое, что однажды на исходе ночи она вышла с допроса и в городе, где родилась, не узнала улицы. Смотрела вокруг и не знала, куда идти. Вышел следователь и спрашивает:
– Что ты ищешь?
– Не знаю, где дом.
Так он ей показал, в какую сторону идти.
Гита говорила, что целью властей было объявить о формировании нового правительства Польши в связи с арестом прежнего. А прежним (незаконным «польским правительством в изгнании») они изобразили беженцев, собравшихся в доме Зайдманов. Все это происходило под конец войны, в сорок четвертом – сорок пятом году. Во время войны избегали открытой травли евреев, вели другую игру – хотели получить американскую помощь. А в конце войны уже было можно – помощь выторговали.
Все эти тяжелые дни, как мне потом рассказывали домашние, Гита не ела и не спала. С тех пор, если она нервничала, у нее отнималась спина. Для нее было мучением сидеть на стуле без спинки.
Из книги воспоминаний «Чтобы ты остался евреем»
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
