Как показывает вековой исторический опыт мусульман и христиан, уменьшение «благоразумия» ведет к бессмысленному и излишнему кровопролитию, «увеличение» — к беспринципности. Еврейский же путь, различающий честь и святость, то есть частное человеческое достоинство и достоинство священника, поддерживает благоразумие на самом благоразумном уровне.
Честное еврейское
В недельной главе «Маттот» говорится о законах, связанных с клятвами и обетами: «И говорил Моше главам колен сынов Израиля, говоря: вот что повелел Господь: Если кто даст обет Господу, или поклянется клятвою, положив зарок на душу свою, то он не должен нарушать слова своего: все, как вышло из уст его, должен он сделать.» (30.1-3).
Итак, обеты необходимо выполнять. Между тем, согласно традиционной трактовке этого закона, любое обещание, данное евреем, представляет собой обет. Это то что называется «дефолт», «по умолчанию», то есть исходная установка, нормативное положение: если громогласное выражение намерения как-то поступить не сопровождается специальной оговоркой, то оно признается обетом.
Так еврей, пообещавший кому-то зайти к нему на следующий день в гости, обязан это сделать не только потому, что он это пообещал, но и в силу того, что эти слова стали для него религиозно обязывающими. Он должен на другой день навестить товарища так же обязательно, как и наложить тфиллин.
Для того, чтобы не превращать простое человеческое обещание в религиозно обязывающее действие, иудеи обычно добавляют выражение «бли недер», то есть «без обета», «не обещаю».
Нельзя сказать, что верность слову – это добродетель исключительно еврейская. Среди всех народов и культур честное слово ценится очень высоко, а в европейских аристократических домах в свое время подчеркнутая приверженность честному слову специально культивировалась.
Но существует ли вообще сообщество, в котором бы культивировалось обратное, то есть ложь и лицемерие?
У постороннего наблюдателя складывается впечатление, что таковым отчасти является мусульманское сообщество. Во всяком случае, выражение «восточное коварство» обладает для европейских народов своим устойчивым наполнением и опирается на те или иные литературные образы.
В стихотворении Валентина Сидорова «Мазепа в Бендерах» следующим образом описывается сцена теплого приема, оказанного мусульманским вельможей высокородному христианскому гостю. Хозяин блистал учтивостью и гостеприимством:
«Кальяна дымок горьковатый/ Туманит влажнеющий взор. Гортанная речь азиата / Узорчата, словно ковер.
Содвинув бровей полукружья, Он нижет слова не спеша / О том, что великую дружбу Питает к Мазепе паша.
Одной лишь заботой он болен, Одним лишь желаньем томим, / Чтоб гетман всегда был доволен Слугою ничтожным своим»
Однако после того как гетман удалился, паша обращаясь к рабу, «кивнул повелительным знаком, Брезглив, озабочен и хмур. — Снеси эту чашку собакам, Ее опоганил гяур».
А вот что пишет Леон Урис в своем «Эксодусе»: «В этих условиях хитрость, коварство, убийство, ревность, зависть и кровная месть стали повседневными явлениями. Жестокая действительность обусловила у арабов такие черты характера, которые сбивали с толку постороннего… Противоречивый характер арабов производил на Иосю сногсшибательное впечатление. Он мог стоять часами в какой-нибудь лавке в Яффе и наблюдать за тем, как они бесконечно торгуются, осыпая друг друга ругательствами. Он заметил, что араб ведет себя в жизни так, словно он все время играет в шахматы. Каждый ход был рассчитан на то, чтобы обмануть тех, с кем ему приходилось иметь дело».
Насколько оправдано такое впечатление? Имеются ли для такого поведения какие-то основания в исламе?
В Коране можно найти несколько стихов, в которых Аллаху, как нечто похвальное, приписывается «хитрость»: «И хитрили они, и хитрил Аллах, ибо Аллах лучший из всех хитрецов» (Сура 3.47/54). «Я замышляю хитрость»(86.16). «Моя хитрость прочна» (7.182/183) «Кознь Моя крепка» (Сура 68.45). Этим и другим аналогичным высказываниям не имеется аналогов в ТАНАХе.
Иаков, а за ним и вся еврейская традиция, осуждают вероломство Шимона и Леви, нарушивших соглашение с Хамором, но ислам превозносит как доблесть обман курейшитов Мухамаддом.
Но, пожалуй, самым показательным в этом вопросе является такое понятие ислама как «благоразумие» («такия»).
В отличие от иудаизма и христианства ислам не только разрешает отрекаться от веры под угрозой смерти, но фактически рекомендует так поступать. «Шахид» – это не мирный мученик (во всяком случае такое использование этого слова вторично), в первом своем значении «шахид» — это солдат, павший в бою с оружием в руках в войне с неверными. Что же касается людей невооруженных, то от них никакое мученичество за веру не ожидается, напротив, от них ожидается проявление «благоразумия». Термин «такия» означает не просто уступку человеческой слабости, «такия» (в случае вынужденного отречения) служит синонимом вменяемости, здравости, даже своего рода человечности. Введение этого принципа принадлежит шестому имаму, Джафару Асадику (VIII век). Ему приписываются следующие высказывания на этот счет: «Благоразумие — моя религия и моих отцов». «У кого нет благоразумия, у того нет религии».
Шкала благоразумия
Но очевидно, что «такия» подразумевает ложь, а тем самым и вероломство как нечто не только оправданное, но именно и как нечто позитивное.
В этом пункте вообще выявляется любопытная шкала, шкала «благоразумия», которая весьма специфично характеризует три аврамитические религии.
Если мы будем использовать слово «благоразумие» в его мусульманском смысле, в смысле «такия», то у нас будет выписан следующий ряд.
Самой «неблагоразумной», безусловно, окажется позиция христиан, культура которых в какой-то момент истории требовала жертвовать своей жизнью не только за веру, но и за честь, то есть по существу за верность своему собственному честному слову.
Чуть более «благоразумными» окажутся иудеи, которым их духовной традицией предписано жертвовать своей жизнью за свою веру, но не рекомендовано жертвовать ей, чтобы избежать частных унижений и оскорблений.
В коллективном портрете еврея, каким он сложился за долгие века галута, прежде всего на себя обращает внимание парадоксальное сочетание величия и холопства. Пресмыкающийся и угодливый еврей, дрожащий над своей жизнью и своими деньгами, вдруг в одночасье превращался с самоотверженного и несгибаемого мученика, когда оскорбление адресовалось не ему лично, а его Богу.
Нетрудно заметить, что оговорка «бли недер» в определенной мере также обусловлена именно этим отношением, именно этой разделенностью между религиозными и мирскими духовными ценностями. Ведь если какие-либо человеческие обязательства превращены в религиозный обет, то очевидно, что при определенных условиях за них может быть востребована и сама жизнь.
И наконец, самыми «благоразумными» по этой шкале (назовем ее шкалой Джафара Асадика) будут выглядеть мусульмане, которые считают, что ради спасения жизни отрекаться и врать следует в любом случае, чего бы это ни касалось – религии или собственной частной жизни. Может ли при таком подходе честное слово не подвергаться девальвации?
Напомню попутно, что христианская цивилизация отказалась от своего прежнего отношения к вопросам чести. Как и для средневековых евреев, для современных европейцев честь перестала быть сверхценностью. Свою жизнь можно отдать за определенные идеалы, как например, за свободу, или даже за гражданское равенство, но стреляться, если тебя обвинили в нечестности, сегодня уже не станет никто.
Таким образом, нам позволительно заключить, что специфически еврейская двойственность в вопросах веры и чести является наиболее гибкой и адекватной жизненной позицией.
Как показывает вековой исторический опыт мусульман и христиан, уменьшение «благоразумия» ведет к бессмысленному и излишнему кровопролитию, «увеличение» — к беспринципности. Еврейский же путь, различающий честь и святость, то есть частное человеческое достоинство и достоинство священника, поддерживает благоразумие на оптимально благоразумном уровне.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
