Сидим мы с моим другом Жаком, слушаю его рассказ.
Жак не собирался никуда уезжать из Франции! Дитя Парижа, хотя и еврей. Было у Жака и его жены Адели трое детей. Один из них, Лазар, вырос и уехал в Израиль служить в армии. Началась война, парня послали в Газу, и вот он позвонил, сообщил, что легко ранен, «отдыхает» в госпитале «Сорока».
В доме началась паника, Адели заявила Жаку:
— Езжай и без сына не возвращайся.
Когда Жак приехал в аэропорт, выяснилось, что полеты в Израиль отменены. Неизвестно — на сколько.
— Я в кассу, — рассказывает мне Жак. — Я их умоляю, говорю, ребята, придумайте что-нибудь, может ь, чартеры какие-то есть, может, через Иорданию?!
Вдруг слышу:
— Перебьешься.
Вот он, передо мной стоит, этот француз, неужели это он сказал?
— Это ты сказал? — спрашиваю.
— Я, — отвечает.
— Что значит — перебьешься?
— Это значит, что подождешь.
— Я к сыну лечу, — говорю.
— Тем более, — отвечает.
— Твой сын — убийца, — слышу женский голос. Оборачиваюсь — стоит женщина, француженка, рядом с ней араб.
— Смерть убийцам, — произносит араб и скалится.
И вдруг справа слышу:
— Чтобы тебе почувствовать так, как чувствуют матери убитых вами детей! И слева, тут же: всех бы вас взять да сжечь!
Голова у меня кружится, знаю, раскручивается кампания против Израиля, но такое я слышу впервые. Вижу, идут навстречу два полицейских, я им кричу: «Вы обязаны вмешаться, вот эти сволочи только что пожелали смерти моему сыну!»
— Это правда? — они спрашивают.
И те им отвечают: «Да, правда, мы не отрицаем, мы желаем смерти его сыну и всему этому народу. Потому что они убийцы!»
— Ты представляешь, они это говорят открыто! — рассказывает мне Жак. — А полицейские разводят руками, — ничего не поделаешь, мы живем в демократической стране.
— Я оглядываюсь, — продолжает Жак, — я ничего не понимаю. И вдруг встречаюсь глазами с молодым парнем, сразу вижу, наш, еврей. Он отводит глаза, подхватывает под руку свою девушку и отходит. А за ним еще двое уходят. И я понимаю, они все слышали и не хотят вмешиваться. И такая меня злоба берет! Такая злоба! И тогда я бегу к начальнику смены. Я врываюсь к нему в кабинет, меня никто не может остановить, кричу ему: «Сволочи у тебя работают! А он мне так спокойно отвечает: «Я во многом с ними согласен. Моего сына я воспитываю французом. И тут я понимаю, что начальник этот –тоже еврей. А он и не отказывается. Говорит, — и дочь моя замужем за алжирцем, хороший парень. И вообще, говорит, выйди из кабинета и, как все, жди своего рейса. Если он будет, конечно.
— Не помню, как я вышел из кабинета, — рассказывает Жак, — я не мог говорить, веришь?! Слова не мог произнести. Я был унижен, убит, раздавлен. Я сел там в углу и первое, что вспомнил, это слова Амана. Я ведь с детства знал мегилат Эстер наизусть. Я сразу вспомнил: «Есть такой народ, который рассеян среди всех народов нашего царства». Это о нас, — подумал я. — «Легко уничтожить их» — Легко уничтожить нас, — подумал я. «Потому что они разрознены» — Ненавидят они друг друга, — добавил я про себя. И подумал: «Я ведь помнил это наизусть с детства, но никогда не чувствовал, какая же это горькая правда!.. А тут вдруг мне дали это почувствовать, что это о нас, евреях!»
И я замолчал на два дня.
Два дня я ждал самолета. Домой не ехал, сказал Адели, что боюсь пропустить рейс. Я тогда многое обдумал за эти две ночи. О том, что мы не родные совсем, разрозненные, что Аману ничего не стоит нас переловить и передушить, никто друг за друга не вступится… Было горько это осознавать…
Но вдруг пришла мысль — это было в конце второй ночи — пришла мысль, которая перевернула мое сознание. Я вдруг подумал:
— А, что же я такое?! Чем я от них отличаюсь, от евреев этих? И мне стало жутко. Я даже стал оглядываться, не видят ли меня. Потому что я добрался до сути. Я нашел в себе гада! Я вдруг почувствовал его так явно. Оказывается, он жил во мне все это время. Тот, кто хотел уничтожить евреев, всех-всех, чтобы и духа их не было! Он жил во мне, этот Аман!.. Я вдруг понял, что нечего мне пенять на других.
Я припомнил со всеми подробностями, как кричал на своего сына, когда тот решился ехать. Я кричал ему:
— Никуда ты не поедешь! Франция — твоя страна!
А он мне говорил:
— Папа, пойми, евреи должны быть вместе.
— Ты француз! — кричал я. — Зачем тебе этот Израиль!
А он мне отвечал:
— Папа, нам не дадут просто так быть французами! Нас заставят быть евреями. Нас заставят быть вместе.
Я его не слышал. Я от него отвернулся тогда. Я про себя назвал его предателем, представляешь, своего сына я назвал предателем?!.. Руки не подал, вышел в другую комнату.
Все это я вспомнил тогда, в аэропорту, сидя в углу, обливаясь потом от страха и от правды, которую открыл мне Аман. Я уже не ненавидел его, нет, я ненавидел себя. Спать не мог, ничего не слышал, не видел, чуть не пропустил свой самолет.
Когда прилетел в Израиль, дрожал, как заяц, потому что понял, что, если что-то случится с моим мальчиком, в этом буду виноват только я. Я приехал в госпиталь «Сорока» , и вдруг оказалось, что сын мой ранен в грудь, и это не легкое ранение, как он нам сказал.
Я бежал к его палате, подгибались ноги, я повторял: «Прости меня, сынок, прости!» Но когда вошел, он первый протянул ко мне руки, такой бледный, исхудавший, мой любимый мальчик, и заплакал. Этот герой из «Гивати» , он, как ребенок, заплакал и сказал мне:
— Как я теперь жить буду, папа?!..
— Да что ты говоришь, сынок, — я обнял его, а он говорит мне: «Алон меня вытащил, папа, а я его — нет».
Оказалось, что друг его, Алон, тащил его под пулями сто метров, и пока тащил, ему перебило ноги, а он тащил, а потом, уже перед самым концом, когда добрались, когда несколько метров уже оставалось, пуля попала ему в голову. Он так и положил голову свою в крови на голову моего Лазара. Так он закрывал его.
С тех пор прошло немало времени.
Вся семья Жака в Израиле.
Лазар своего первого сына назвал Алоном.
Сам он изучает медицину, хочет стать хирургом.
А его папа, Жак, изучает со мной Каббалу. И знает, что без Амана нам никак нельзя. Без антисемитов нам с собой не справиться, нет. Такие уж мы народились. Они нас прессуют, объединяют, пробуждают в нас вопросы, которые не пробудились бы сами собой, спасибо им. Вопросы: кто же мы такие? За что же нас так не любят? И что все-таки от нас требуют, ведь требуют же что-то? Что?!
И Жак уже знает, что. Жить не для себя, а для других. В единстве, а не в раздоре. В любви, а не в ненависти.
А недавно Жаку позвонил его родственник из Америки, начал рассказывать, что у них творится, сын в университет отказывается идти, оскорбляют, на кладбище могилу брата свастикой разрисовали, в его машине стекла разбили.
А Жак ему говорит:
— Помнишь, Марсель, что в мегилат Эстер написано? Разобщены они, евреи, — сказал Аман. Их сейчас можно голыми руками взять. Ты слышишь меня, Марсель?
Марсель его не услышал, бросил трубку.
Семен ВИНОКУР, сценарист, режиссер
Оцените пост
(голосовало: 6, средняя оценка: 4,33 из 5)
Загрузка...
