ОТЧИЗНЫ ВЕРНЫЕ СЫНЫ
Есть люди, которые, подобно угасшим звездам, излучают свет много лет после своего ухода. Эта достаточно избитая фраза, тем не менее, уж очень подходит моему герою.
Андрей Петрович Раевский был потомком славного дворянского рода Раевских, храбро сражавшихся с французами в Отечественной войне 1812 года, прогрессивных вольнодумцев и либералов. Семья Раевских не эмигрировала после Октябрьской революции, осталась в Москве и подвергалась всем тяготам и преследованиям, равно как и другие представители дворянства. Андрей Петрович почти никогда не касался этой темы, подчеркнуто избегая любых разговоров.
Итак, потомственный дворянин, продолжатель исконно русского рода – цвета Государства Российского – был моим родственником, родственником еврея, внука синагогального служителя. А все потому, что был он мужем моей двоюродной сестры Симочки-ленинградки, блокадницы, фронтовички. Предшествовала этому следующая романтическая история.
Андрей Раевский, профессиональный русский актер, закончил театр-студию МХАТа в классе Николая Хмелева и был одним из любимых учеников мэтра. Фотографию Н. Хмелева Андрей Петрович показывал с особой нежностью и гордостью. Более того, Андрей Петрович был занят в эпизодической роли в том самом роковом спектакле, во время действия которого артист умер на сцене.
Еще будучи слушателем театра-студии, Раевский приглашается в кино на роль Виссариона Белинского в довоенном фильме “М. Ю. Лермонтов”. Несомненный успех молодого актера в этой роли – удивительное внешнее сходство с героем (тогда этому придавалось важнейшее значение) в сочетании с высоким достоинством и благородством самого исполнителя. Перед молодым актером открываются большие перспективы, которые тут же и закрываются: за окном 30-е годы и перед выходцем из “буржуев” ставится плотный заслон (слава Б-гу, не репрессии). Раевского отсылают в провинциальный театр, где он и коротает все предвоенные годы.
Параллельно этой судьбе со значительным смещением во времени (моя сестричка на 14 лет младше А. П.) развивается судьба Симочки, внучки того же синагогального служителя, детдомовки и отчаянной хулиганки. Опустим живописные подробности голодного и босоногого детства и застанем Симу в уже блокадном Ленинграде в 1941 году, когда она добровольно ушла на фронт, на оборону города. Так оно и было: голодавшие все детство и юность, не знавшие житейских радостей и человеческой ласки, юноши и девушки, тем не менее, поднимались на защиту Отечества, родного города, готовые принести на алтарь победы свои молодые жизни. Фанатизм? Одурманенность идеей? Наверное. Но не только.
Три года на Ленинградском фронте, два ранения; в результате одного из них Симочка не сможет иметь детей… Красивую и бойкую девушку замечают организаторы фронтового театра, Сима попадает в кордебалет, а потом становится солисткой хореографической группы театра оперетты. Здесь у нее завязался грандиозный роман с известным в то время писателем, вскоре она становится его женой.
Ленинградская блокада прорвана, худшие дни позади, Симочка с упоением работает в театре.
В результате слияния фронтов театр оперетты попадает в ведение маршала Рокоссовского, большого любителя искусств и мецената актеров и спортсменов. Именно благодаря ему в годы военной разрухи был сохранен цвет советского спорта, в дальнейшем составивший костяк славного клуба ЦДКА. В одном подразделении с Симой служила Александра Чудина, феноменальная спортсменка послевоенных лет. Надо ли говорить о том, что и актеры, и спортсмены при всем при этом несли воинскую службу по полной программе…
Андрей Петрович служит здесь же, работая в труппе фронтового драматического театра. Пути моих героев пересекаются раз и навсегда. Выдержанный и спокойный, предельно деликатный, рафинированный интеллигент Андрей и импульсивная, взрывная, порой непредсказуемая в своих поступках Сима – лед и пламень слились воедино. Их любовь стремительна и неудержима: Сима оставляет знаменитого и влюбленного по уши мужа, Андрей разводится с женой… И фронтовая семья Раевских начинает свою полувековую историю.
НАУКА УМЕЕТ МНОГО ГИТИК
… Жаркое третье послевоенное лето 1948 года. Люди понемногу оживают после страшного голода в Молдавии и в Украине в 1946 – 1947 гг. В наш поселок на юге плодородной и относительно благополучной в продовольственном отношении Винничины начинают съезжаться дачники, преимущественно ленинградцы и москвичи, но и одесситы тоже.
К старшей сестре моего отца, тете Поле, приезжает дочь Сима с мужем, Сима-ленинградка, но приезжает она на побывку из Красной Армии, где вместе с мужем Андреем служит в оккупационных войсках в Польше, а точнее, она работает в театре военного округа.
Так в мою жизнь вошел и продолжает в ней оставаться уже более 50 лет Андрей Петрович Раевский.
Супруги поселились на окраине поселка за школой на улице, которая так и называется “Дачная”, в сельском домике с тенистым садом. Тишь да благодать, свежий воздух, фрукты, парное молоко с медом – все, о чем мечтали Сима и Андрей все эти долгие военные и послевоенные годы, все это было здесь, в нашем захолустье.
По случаю приезда гостей мама устроила “прием” с сытным обедом, включавшим в себя даже бульон из курицы. Муж Симочки понравился всей родне. Он был непривычно для провинциалов непринужден и весел, успевал оказывать внимание всем дамам, переговорить с мужчинами, провозглашал тосты и показывал фокусы. Делал он все это незаметно, не довлея над провинциальной публикой и ни в коем случае не демонстрируя своего превосходства.
Я был покорен с первой минуты, тем более что Андрей Петрович оказывал повышенное внимание рыжему веснушчатому мальчишке, который ему пришелся по душе. Рано поутру я просыпаюсь, и мою душу греет мысль о том, что через часок-другой я увижу А. П. (так любовно за глаза называли Раевского артисты театра). Спешу к Раевским через весь поселок и вовсе не потому, что меня снова угостят краковской колбасой, изготовленной, как это ни странно, в Кракове. Такой вкусной колбасы я не ел прежде, не пробовал позже и уж наверняка не буду есть в будущем. Запасливая Сима привезла десятки кружков этой лучезарной колбаски, и в том, что эти запасы скоро иссякли, была и моя заслуга. Но повторяю, бежал я к Раевским с утра пораньше в трепетном ожидании очередной встречи с Андреем Петровичем.
38-летний аристократ, проживший уже к тому времени большую жизнь в стране НКВД и ГУЛАГа, прошедший от звонка до звонка войну, разговаривал со мною, 11-летним пацаном, на равных, без снисходительности и сюсюканья. Значительно позже я понял, что, может быть, именно в эти дни я ощутил себя Человеком, и это ощущение собственной значимости сохранилось на многие годы – не значительности как фигуры или как личности (это еще нужно доказывать людям и не всегда доказуемо), но значимости миссии каждого живущего на земле – принадлежностью к роду человеческому.
Часами я слушал Андрея Петровича, впитывал, как губка, все им сказанное, будь то рассказы о театре или правила хорошего тона, жизненные истории о выдающихся людях, как правило, не обласканных вниманием советского общества, или фокусы и трюки, которые в его исполнении выглядели чудесами наяву.
“Наука умеет много гитик”, – эта довольно бессмысленная фраза из старого карточного фокуса в устах А. П. казалась мне волшебной…
Уроки этикета в любом другом случае показались бы скукотищей, но у Андрея Петровича они были захватывающе интересными: как держать нож, вилку, брать хлеб, поднимать бокал, как есть суп, ухаживать за соседкой справа, не забывая соседку слева (ну очень важное правило), и снова же истории из жизни.
… Генерала Игнатьева (царского генерала, перешедшего на сторону большевиков, аристократа и эстета) А. П. знал лично. Генералу принадлежит ответ на вопрос, как доедать последние ложки супа из тарелки – повернув тарелку к себе или от себя: “Все зависит от того, хотите ли вы опрокинуть суп на скатерть или на себя…”.
А. П. рассказал мне версию о том, почему принято чокаться, когда пьют вино: “Когда мы пьем, мы видим, что пьем, мы чувствуем бокал, мы осязаем и обоняем его содержимое – остается слух, который и услаждает звон хрусталя”.
А. П. подсказал мне идеальную формулу общения, формулу культуры любого диспута или спора: “Старайся не говорить собеседнику “Вы не правы”, “Вы ошибаетесь” – в этом случае ты задеваешь его самолюбие с одной стороны, а с другой – сам претендуешь на истину в последней инстанции. Достаточно сказать: “Я с Вами не согласен…”. Утверждая свое мнение, ты не унижаешь оппонента”.
Пользуюсь этой формулой всю жизнь, постоянно убеждаясь в ее эффективности.
А. П. был невероятно деликатным и галантным – мою маму, которой Сима приходилась племянницей, он почтительно называл тетей Женей и оказывал ей почести сообразно статусу. А тетя-то была всего на 4 года старше племянничка!
Окончание следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
