Венецианская смерть

009Человек в плаще и шляпе борсалино сошел с поезда на вокзале Санта-Лючия зимним холодным вечером 1973 года. И с тех пор приезжал в Венецию каждую зиму. Иосиф Бродский умер 28 января 1996 года, и по воле вдовы оказался после смерти не на Васильевском острове и не в Нью-Йорке, а в не менее любимой им Венеции.

Человек севера, он любил этот город зимой, считая, что «красота при низких температурах — настоящая красота». Спустя 44 года после его первого свидания с Венецией я впервые увидела город его глазами.
Венеция встречала нас холодным солнцем, классической пестротой утопленных в каналы разрушающихся фасадов палаццо, виртуозным изяществом мостиков и гондол. И, конечно, на площади Сан-Марко, так же как пятьдесят и пятьсот лет тому назад, толпились жирные голуби. Но что-то не давало погрузиться в эти старинные улочки со всем пылом туриста, впервые увидевшего этот ни на что не похожий таинственный город. Бродить по лавкам, удивляясь красоте стекла муранских мастеров и мистерии масок из папье-маше, интересно только первое время. И недолго.
1253e496eb34Дело в том, что в моей сумке лежала недавно изданная книжка «Прогулки с Бродским», где автор знаменитого в 90-х годах документального фильма скрупулезно записала беседы с нобелевским лауреатом на фоне венецианских площадей и палаццо. И еще я точно знала, что где-то здесь, совсем рядом, воспетая им «Набережная неисцелимых», на которой дует холодный ветер, но можно присесть за столик, любуясь на его любимую «водичку». Отсюда Венеция напоминает район питерской Охты — и мне кажется, только в этом месте и можно говорить о каком-то сходстве этих двух абсолютно разных городов. Общего в них, наверное, только мистический флер, так любимый литераторами, плеск воды, сырость и туманы.
В общем, это была для меня Венеция Бродского, и я ничего не могла с этим поделать. Я очень явственно чувствовала этого человека, сошедшего с поезда однажды и приезжавшего сюда 17 зим подряд, нагруженного чемоданами с книгами и пишущей машинкой. Задуман был этот первый венецианский вояж еще в Ленинграде, а может быть, и в деревенской ссылке. Он мечтал, если вырвется «из рук Империи», первым делом поехать в Венецию. В планах было «снять комнату на первом этаже какого-нибудь палаццо, чтобы волны от проходящих лодок плескали в окно».
Мечта почти осуществилась, хоть и не в таком декадентском стиле. И он описал первое свидание с Венецией в свей «Лагуне»:

И восходит в свой номер
на борт по трапу
Постоялец, несущий в
кармане граппу,
Совершенный никто,
человек в плаще,
Потерявший память,
отчизну, сына;
По горбу его плачет
в лесах осина.

06099Кстати, на вокзале его встречала одна прекрасная венецианка, но с ней не сложилось. Здесь он часто бывал мучительно одинок. А может быть, поэт такой величины одинок всегда? Ясно представила себе это одиночество в городе, где все время так хочется сказать: «Смотри!» Но — некому. И где бы я ни бродила — по рыбному рынку или величественным залам, разглядывая Беллини и Караваджо, — меня преследовал этот образ — человека в светлом плаще и шляпе борсалино. Он любил этот образ — откуда, из фильмов Висконти?
В кафе «Флориан» на Сан-Марко, где прежде сиживали Стендаль, Бальзак и Хемингуэй, он, такой ранимый и одновременно сильный, сидя с журналистами, много говорил о смерти, наверное, предчувствуя её: «Уже хотя бы потому мы в чудовищной ситуации, что мы знаем, чем все это кончится — мы умираем. И поэтому долг человека по отношению к человеку — помогать». Со смертью он часто шутил: «Туда уходит сей канал, куда Стравинский поканал», — это он о Сан-Микеле, «Острове мертвых», где он и был в конце концов похоронен.
Туда можно доплыть на вапоретто от «Набережной неисцелимых» — тоже не самый веселый образ, — на которую выносили из больницы умирающих от чумы. Но Бродский вкладывал в неё другой смысл. Невдалеке жила старая подруга умершего и похороненного на том же Сан-Микеле знаменитого поэта и модерниста Эзры Паунда. Судьба американского поэта, увлекшегося фашистской идеей и ставшего пропагандистом режима Муссолини, отсидевшего после конца Второй мировой за это в тюрьмах и психушках, а потом тихо доживавшего свои дни в Венеции, достойна отдельного рассказа. Бродский терпеть его не мог — за антисемитизм и фашистские идеи, от которых тот не отказывался и в старости. Но с престарелой подругой классика все же встретился, поговорил и понял, что они были «неисцелимы», как и все мы — не исцелимы от многих идей и заблуждений.
giovanni_dallorto_03Удивительна судьба этих двух поэтов-скитальцев: один — бежал от диктатуры, другой — воспевал её. И лежат они на кладбище рядом. Но мы шли к Бродскому. Было адски холодно, и только бутылка граппы спасала.
Бродский считал, что XX век придал человечеству ненужное ускорение, которое отвлекло поэтов и художников от человека, древа, цветка и «водички». И в этой туманной и плавно текущей Венеции, без велосипедистов, не то что машин, ты, вглядываясь в детали, смотря на воду, вдруг неожиданно замечаешь перекинутую над узким каналом веревку с неизменно сушащимся бельём и думаешь о том, действительно ли эта нереальная Венеция Бродского скоро исчезнет, как Атлантида? Но пока каналы на месте, в них отражаются стены палаццо, а в стрельчатых окнах, в свою очередь, отражаются сами каналы. И на надгробии Бродского написано по латыни: «Со смертью — не все кончается». Наверное, это так.

Алла БОРИСОВА
Jewish.ru

Оцените пост

Одна звездаДве звездыТри звездыЧетыре звездыПять звёзд (голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...

Поделиться

Автор Редакция сайта

Все публикации этого автора